Александр Андреев - Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

Мотя сдержал возглас удивления, длинной ногой нащупал табуретку и сел; крапины веснушек побагровели.

— Что ты, дядя Терентий!.. Я не знаю… Вот если…

— Что если? — спросил Орешин насмешливо. — И у тебя ультиматум?

— Нет, что вы!.. — Мотя вдруг вспотел. — Не смогу я. Ну, куда мне… Восемь машин!.. — И замялся, испуганно озираясь.

Павел Назаров, чуть пригнув голову, мрачно наблюдал, как Мотя в волнении то приподымался, то опять садился. Затем резко обернулся, громко и отрывисто скомандовал:

— Встать!

Мотя, сорвавшись, вытянулся — руки по швам; в нем мгновенно проснулся ретивый ефрейтор: грудь вперед, глаза, устремленные на командира, выражали готовность «сложить голову, а победы достичь».

Павел отчетливо проговорил:

— Выполняйте, что вам приказывают: принимайте автопарк!

— Есть принять автопарк! — хрипло гаркнул Тужеркин и пристукнул каблуками ботинок.

Павел улыбнулся:

— То-то же!.. А то — «не знаю»…

— Вот, видать, как надо беседовать с тобой, Матвей! — крикнул Терентий, закашлявшись от смеха.

Мотя смущенно ухмыльнулся:

— Он меня врасплох взял. Рявкнул так, что мертвый встанет! А ультиматум у меня тоже будет, я тоже не дурак… — Но предъявить его Мотя не успел.

В комнате стало душно: накурили. Наталья Алгашова растворила окно.

— Ленька Кондаков идет, — известила она и оживилась, кивнула Аребину: — Теперь держитесь, Владимир Николаевич.

Аребин тоже повернулся к окошку.

Огибая пруд, к зданию правления сбитой, решительной группой приближались молодые парни.

— Кто такой Кондаков?

— Бригадир механизаторов. — Орешин с неприязнью поморщился. — Ленька наверняка сломает весь порядок заседания. Три года назад из армии вернулся…

— Дисциплина армии его не коснулась, — вставил Мотя Тужеркин и покосился на Павла, как бы ставя себя в пример: вот я впитал живительные соки армейской дисциплины.

— Что он за человек? — спросил Аребин.

— Человеком его назвать, пожалуй, не совсем впору. — Терентий Рыжов лукаво улыбнулся; видно было, что, несмотря на такой нелестный отзыв, Ленька ему нравился. — Он, Владимир Николаевич, больше к семейству сатаны сваливает. Дед его был бешеный. Возы, бывало, опрокидывал. Возьмется за ось, крякнет — и телега кувырк. Снопы ли, мешки ли — на дорогу. Стоит и смеется, помогает опять наваливать… Ленька в него выдался. Гляди, как вышагивает со своими чертями-трактористами, всех вышколил! Работать начнет — себя не щадит и бригаду не балует. На улицу выйдет — не становись поперек: сокрушит. Вооружен, как разбойник…

Трактористы, ввалившись в комнату, все такой же плотной группой сбились у порога. Ленька Кондаков, рослый парень с расстегнутым воротом рубахи, отделился от группы; на взлохмаченных кудрях — небрежно брошенная кепка; окруженные серебристо-белесыми ресницами, выпуклые глаза его, светлые, сквозного цвета, с дичинкой, смотрели нагловато; раздвоенный подбородок привздернут, верхняя, клином, губа упрямо давила на нижнюю.

— По какой нужде пожаловал, Леонид? — строго спросил Орешин.

Ленька вздернул левое плечо, и трактористы, повинуясь этому знаку, придвинулись к столу.

Ленька стоял, подбоченясь, выставив вперед ногу.

— Я об одном хочу поставить вас в известность: вы нас с колхозниками не равняйте. — Он опять покосился на трактористов. — Мы, Владимир Николаевич, сельскохозяйственные рабочие и за оплату, которую получают колхозники, работать не будем.

Кирилл Моросилов хлопнул себя по колену большой ладонью.

— Ну, гусь! Ты что же, нас, колхозников, ставишь ниже себя?

— Мы свой труд оцениваем по достоинству.

Мотя сказал с насмешкой:

— Гляди на него — высшая раса, князь-механизатор! Давно ли тележного скрипа боялся!..

Ленька чуть отступил.

— Тележного скрипа я не слышал, дед мой слышал. А вот как ревут моторы на пашне, могу объяснить.

Ленька опять шагнул к столу, на прежнее место, и опять, подбоченясь, выставил ногу.

— Ты хочешь получать по восемь рублей деньгами и по два кило хлеба в день, а колхозники в день — ну, скажем, по рублю и по одному килограмму. Ты считаешь это правильным? — спросил его Аребин.

Ленька с искренним удивлением оглянулся на трактористов.

— При чем тут колхозники, товарищ председатель? Мы в них не нуждаемся. Мы можем одни обработать поля, посеять и убрать. Вам остается только хлеб получить…

— Широко берешь, Ленька, рук не хватит! — крикнул Терентий Рыжов.

— Ничего, у нас рук много, и крепкие!

Аребин, подавшись вперед, навалился на стол.

— С чего вы взяли, что мы будем платить вам меньше?

Трактористы, сбившиеся в кучу позади Леньки Кондакова, оживленно зашептались.

— Дайте расписку! — с дерзкой наглинкой заявил Ленька.

Аребин, спокойный, выдержанный Аребин вдруг взорвался, ударил по столу кулаком и вскочил с перекошенным от гнева лицом.

— Наглец! — крикнул он. — Ты на базар пришел, к спекулянтам?! Расписку ему давай…

В светлых глазах Леньки мелькнуло замешательство, даже испуг: не ожидал такой вспышки.

— Вы отстаиваете свое, мы свое! — пролепетал он невнятно.

— Я не свое отстаиваю — народное! — Аребин, толкнув от себя стол, придвинулся к Леньке. — В том числе и твое, наглец! Ах какой наглец!.. Откуда в тебе столько жадности? Неужели, кроме восьми рублей в день, ничто тебе не дорого?..

Ленька, видимо, понял, что перехватил.

— Насчет того, что дорого, — иной вопрос… — Он примял кудри кепкой, повернулся и, растолкав друзей, вышел. Трактористы, надавливая друг на друга плечами, вытолкнулись из комнаты.

Аребин сел, крепко потер ладонью лицо.

Наталья все чаще — помимо своей воли — и все более пристально вглядывалась в Аребина. Она с недоумением, с досадой чувствовала, что теряет щит, которым заслонялась от всего и всех, — иронию. Аребина словно бы стесняли ее глаза, он встряхивал головой.

— Надо этого Кондакова ввести в правление… — вдруг сказал Аребин и от этой внезапно пришедшей мысли даже развеселился.

— Это ты ловко придумал, — похвалил Терентий Рыжов.

Члены правления разошлись в обед, утомленные, озабоченные и удовлетворенные: начали с малого, разглядели, какая прореха шире и что латать в первую очередь.

Кипенной белизны облака, поредев, взвились в весеннюю синеву и недвижно застыли, насквозь пронизанные солнцем, тихо тая. С полей несся чистый и тонкий аромат: там ходили, туманились фиолетовые клубы пара.

Аребину вспомнилось далекое босоногое детство, когда каждый солнечный день весны, казалось, был распахнут настежь и до краев налит беспричинной радостью и не хватало сил удержаться на месте, он мчался во весь дух по проталинам, по лужам, в звонких брызгах…

Он и сейчас рвался душой вслед за тем босоногим мальчишкой. Ему показалось вдруг, что неодолимых, невозможных дел нет, не существует вовсе. План предстоящих выездов складывался сам собой, задачи, крупные и мелкие, решались в уме успешно и незамедлительно. Он шел домой, щурясь от яркого света и улыбаясь… Уж если суждено ему прожить здесь два положенных года, то провести их надо с пользой для людей, чтобы потом, при воспоминании, не точила совесть за бесцельно проведенное время…