Александр Андреев - Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

Мать увела ее в чулан, усадила там на лавку и вернулась к Коляю и Павлу.

— Видите, не в себе она. Довели девку…

Павел, очутившись на крыльце, сел на свое обычное место.

— Ну, что? — спросил Мотя Тужеркин, подбегая.

— Выгнала, Мотя.

— А поглядеть на тебя — словно она тебя поцеловала! — ухмыльнулся Мотя. — С чего это тебе так весело?

— Она и его выгнала, Мотя. «Не поеду, — говорит, — с тобой».

— Вот и хорошо! — проговорила Алена, довольная тем, что довела дело до конца. — Я пойду домой, Паша, ноги закоченели…

Через несколько минут мимо Павла и Моти метнулся Коляй Фанасов; подлетев к машине, швырнул в кабину чемодан, вскочил сам. Как назло, сел аккумулятор. Коляй вылез из кабины и загремел заводной ручкой, не попадая в отверстие.

Павел подошел к Фанасову.

— Не сердись, Коляй, что так получилось, — сказал он миролюбиво. — Мне без нее в жизни ходу нет… Если можешь, пойми. — Он взял из рук Коляя заводную ручку. — Садись за баранку, я крутану.

Коляй, отъезжая, бросил Павлу:

— Утром приеду за картошкой, приготовь!

Машина, разворачиваясь, фиолетово озарила избу светом фар, вышла на дорогу и укатила. В ночной свежести долго носился острый запах бензиновой гари. А за стеной девушка с соломенными волосами плакала о счастье.

Утром за Мотей Тужеркиным пришла сторожиха, полная сердитая баба, — концы платка, завязанного на лбу, торчали подобно рогам, — сказала, чтобы немедленно явился на правление.

Мотя встревожился:

— Не знаешь зачем?

Сторожиха взглянула на него косо, недружелюбно; рога были нацелены прямо в грудь.

— Мне не докладывали! Набедокурил, чай, что-нибудь…

Торопливо одеваясь, Мотя выискивал свои провинности, за какие ему могло влететь. Наверно, за машину — разутая стоит, без присмотра, без номера… А может, надумали взыскать за пшеницу: осенью, когда возили хлеб с поля, у него раскрылся кузов, и полмашины зерна осталось на дороге, грачам на потеху… Или птичница наябедничала новому председателю: Мотя стащил двух кур и вместе с приятелями сварил их в Козьем овраге на закуску под самогонку… Много всплывет грешков, если покопаться получше…

Встретив возле правления Павла Назарова, Мотя решил, что их требуют к ответу за вчерашний набег на дом Осокиных.

— Тебя тоже вызывают? — спросил он Павла. — Лукерья небось нажаловалась…

Павел мельком взглянул на Мотю.

— Испугался?

Мотя, ощутив в Павле надежную поддержку, приободрился.

— Мы боролись за правое дело, за общественное: полезного для колхоза человека хотели умануть — отстояли…

Бесхитростное лицо его выражало искреннюю веру в то, что он говорил. Концы бровей над переносьем Павла разомкнулись, губы дрогнули в едва приметной улыбке, он по-дружески толкнулся плечом в Мотино плечо.

— Все хрипишь, Матвей? Долго что-то… Полоскал бы чем-нибудь горло-то…

— Самое лучшее полоскание — водка. Да боюсь. Мне один солдат рассказывал, у него однажды дядя тоже, как и я, простыл: хрипит и хрипит. Стал он промывать горло водкой. А голос и вовсе сел: рот мужик разевает, а звуков никаких. Как сом. Дядя тогда к врачу. «Отслужило, — говорит врач, — твое горлышко, спалил ты его, — говорит, — водкой окончательно, проржавело оно, как старая самоварная труба, до дыр. Хочешь, — говорит, — я тебе другое горло вставлю?» И вставил ему гусиное. И солдатский дядя стал шипеть, шепотом разговаривать. А разгорячится — кричит гусаком. Правду говорил солдат или врал… Неужели человеку можно вставить горло гусака?

Павел улыбнулся.

— Медицина все может, Матвей!

— Да, в такое время живем… — согласился Мотя и, спохватившись, заглянул в окошко. — Зачем нас все-таки вызвали?

Заседание нового правления только началось. Куда ни обернешься, куда ни кинешь взгляд, всюду недоделки, гниль, всюду нужны средства, силы. Одно дело отодвигалось подальше — терпело еще, другое требовало безотлагательного вмешательства.

Лицо Аребина осунулось от забот. Ломило в висках, возбужденная дрожь сводила плечи. Как проникнуть в самую глубину жизни колхоза, осмыслить прошедшее и настоящее, чтобы смело и безошибочно идти в будущее? Главное, коренное заслонялось мелким, незначительным.

— Прежде всего, — сказал Аребин, — надо отыскать корень всех бед, поставить точный диагноз наших недомоганий… — Беспокойство высветлило до горячечного блеска его серые глаза, лоб покрыла тревожная белизна.

— К рулю встаешь, Владимир Николаевич, — заговорил Терентий Рыжов несколько торжественно: первое свое слово на первом заседании хотелось сказать умно, с толком. — Учти одно: народ все примечает, от его глаза никуда не скроешься. Ты только еще, может, подумал о чем-нибудь, а он уж и об этом знает… — Терентий передохнул, вопросительно кивнул Орешину: резонную ли ведет речь? Орешин одобряюще нагнул голову. — Непорядки нас одолели. Просто засосали по самую шейку! Тоска смертная — жить среди безобразий! А как их изничтожить, с чего начать — задача!

Доверчивая улыбка сузила глаза Аребина.

— Начнем сначала, Терентий. Надо поставить на ноги общественное производство, подобрать надежных, работящих людей, расставить их с умом.

— Людской вопрос самый сложный, — заметил Орешин и постучал в окно изнывавшему в тоске и в неизвестности Моте Тужеркину.

Мотя зачем-то снял кепку, от волнения оступился на крыльце и чуть было не растянулся. Он заранее горел от стыда перед Аребиным: остальные были свои, знали Мотю как облупленного. Аребину же Мотя желал казаться значительным, честным и стойким.

В помещении Мотя сел на табуретку у порога и замер в ожидании, теребя в руках кепочку. На него не обратили внимания, и он кашлянул, давая о себе знать.

— Посиди, Матвей, — промолвил Орешин и обернулся к председателю.

Аребин с покорностью развел руками.

— Для первого шага, товарищи, для начала придется поклониться государству, попросить у него взаймы, немного и на короткий срок. До осени.

Лысая, ушастая, на длинной шее голова Орешина мотнулась над счетами; кружочки издавали сухой стук кастаньет.

— Мешкотары четыреста штук по двенадцать рублей; горюче-смазочные материалы, ремонт транспортных средств — нужно купить не меньше пятидесяти станов колес, по сто двадцать рублей за стан; справить сбрую; поставить на колеса весь автопарк… — Кастаньеты отстукивали сотни, тысячи, десятки тысяч. Орешин заключил, поставив счеты на ребро: — Тысяч сто, не меньше.

— Взять легко, — со вздохом произнес Терентий Рыжов, — отдавать трудно! Чем платить будем? В долгах, как в перьях!

Кирилл Моросилов подтвердил:

— С МТС за работу прошлого года еще не расплатились: высосала нас эта МТС окончательно.

— Расплатимся, — сказал Аребин. — Цены на хлеб повысятся — будем с деньгами.