Александр Андреев - Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

Шура слушала жениха и чувствовала себя маленькой и беспомощной, ее воля бессильно металась под натиском этого могучего и точно каменного человека с крепкой шеей и тяжелой, свинцовой челюстью. Он подавлял ее убежденностью в своей житейской, давно выверенной правоте. И возмущалась оттого, что покоряется его власти она, Шура, комсомолка, озорная, независимая, свободолюбивая! Значит, конец… Пришла пора проститься со свободой, притаиться под мужниным крылом… И от этой неизбежности, от неизбежности покориться, ей сделалось тяжко, из души рвался крик. Но она сдерживала себя… Так вот почему в голос плачут девушки, покидая родительский кров! Шура с изумлением наблюдала это каждую осень, когда справлялись свадьбы, — девушки прощались с собой, с юностью, со свободой… Где же любовь, где счастье? Она вздрогнула, испугавшись Коляевых рук, широких, сильных, беспощадных, с черными от мазута ободками на ногтях, — попадись в эти руки, не пожалеют, сомнут…

— В нашем поселке недавно открыли кинотеатр, — сказал Коляй и улыбнулся Шуре. — Совсем рядом с нами. По субботам будем смотреть картины. И магазин недалеко и рынок…

Подвыпившая, разрумянившаяся Лукерья, пододвинув к Коляю тарелку с вареной курицей, бочком присела на краешек лавки, дотронулась до его плеча осторожно и ласково.

— Может, поживете здесь недельку, Коленька? Больно с Санюшкой расставаться…

— Нет, мать, неделю нельзя, — озабоченно сказал Коляй. — Денек-другой погостюю в родном уголке, а неделю не могу. Дела! Да и дни без пользы проводить незачем, у шофера каждый день — деньги, хоть немного, а деньги. Семья-то прибавляется!.. Готовься, Шура!

— Готова, — быстро ответила Лукерья. — Давно готова!

— Картошки-то дадите, мамаша? Или у других искать?

Лукерья насторожилась, у нее даже лицо по-лисьи заострилось — проснулась жадность.

— Мешок-два дадим, как же, — небрежно проговорила она и ушла в чулан как бы за новой едой. — Непременно дадим, Николай Афанасьевич.

— Мешок-два? — с сожалением ответил Коляй. — Оставьте уж ее себе! Придется поискать завтра по селу.

— Не слушай ее, Коля, — сказала Шура. — Сколько надо, столько и возьмем…

— Я не настаиваю… — начал Коляй, отирая вдруг вспотевшее широкое лицо платком.

В это время на крыльце громыхнула щеколда. Гулко отдались в сенях стремительные шаги, шаркнула рука, отыскивая в темноте скобу, дверь рывком растворилась, и порог переступил Павел Назаров. Он остановился, держась за спинку кровати, распаленно глотнул воздух, откинул голову, словно был поражен Шуриной печальной, жертвенной чистотой.

В первый момент Шура обмерла, глаза погасли. Лукерья от внезапности онемела, не могла вымолвить слова… «Не заперла сени, старая дура! Теперь быть беде…»

— А, приехал! — сдавленно проговорил Павел, кивнув Коляю.

Фанасов застегнул пиджак, сел прямо; небольшие глаза углубились под брови.

— Здорово, Паша! Садись за компанию…

— Погоди. Мочи нет сидеть! — И Павел опять перевел взгляд на Шуру; он никогда не видел ее такой красивой, тихой и покорной; необычайная перемена в ней ужаснула Павла — значит, окончательно решилась…

Лукерья спохватилась, метнулась к Павлу, загораживая ему дорогу к столу.

— Уходи, Пашка! Эко вломился!.. Лось! Ничего ты здесь не забыл! Уходи, говорю!..

Павел легонько отстранил Лукерью.

— Зачем приехал, Коляй? — Он медленно придвинулся к столу, навис над Коляем. — За тобой, Саня?

— За мной! — отчетливо и с вызовом ответила Шура.

Коляй, мрачнея, как бы раздавался все шире, тучнел, наливаясь чугунной, несокрушимой силой; шея, уши побагровели до черноты.

— Какое твое право спрашивать ее? — Челюсти его едва разомкнулись. — Ты здесь кто? Пришел повидаться — садись, угощайся, а не то — вот бог, а вот порог.

— Погоди, не стращай! И на порог не указывай! — Волнение прерывало Павлу дыхание. — Ты за картошкой приехал? Бери, нагружай, я свежую яму разрыл. А Саню оставь, по-товарищески тебя прошу.

— С кем ей оставаться-то, уж не с тобой ли? — крикнула Лукерья.

— Со мной!

Лукерья наскочила на Павла, сунула ему в лицо остренькие кулачки, выкрикивая исступленно, визгливо:

— Фигу тебе вместо Сани, фигу! Фигу! Вот выкуси! Что ей делать с тобой, горе мыкать, во щах капустинки вылавливать да слезы считать?! Жених… В партейных ходишь, а толку что? Другие партейные вон как живут! От пирога лучшие куски режут!

— Какие же они партийные, если заботятся только о своем пироге? — негромко, сдержанно проговорил Павел, хотя выкрики Лукерьи глубоко задели его: во всем она ищет только выгоду. — Я в чужие карманы не залезал и не залезу. Я в партии состою для того, чтобы тебе, темной женщине, светлей жилось.

Послышался злой старушечий смех.

— Чем ты мне будешь светить? Прорехами на штанах? Светитель!..

— Хватит, тетка Лукерья, отойди! — Павел повернулся опять к Коляю Фанасову. — Шуру я тебе не отдам. Попытаешься увезти — машину твою взорву. Я жизнь за нее положу!

Коляй грузно поднялся, отодвигая от себя стол, кулаки повисли, как гири.

— Ты, Пашка, брось. По-доброму говорю. Я тоже не шутки шутить приехал. Я тоже могу за себя постоять, ты знаешь.

Лукерья всполошенно заголосила:

— Да что же это такое, батюшки! Скричать надо кого-либо!.. — Она торопливо накинула на голову шаль, собираясь выйти из избы. — Ах ирод, ах разбойник!..

В окно постучали. Лукерья отогнула занавеску. К стеклу, расплющив нос, приник Мотя Тужеркин, показывая Коляю кулак: смотри, мол, не начинай. Сбоку от Моти виднелось сухонькое личико Алены, негасимым любопытством светились ее пронзительные глаза.

Шура глубоко и словно болезненно вздохнула. Она встала из-за стола, решительно приблизилась к Павлу.

— Отойди!

Он взглянул на нее недоуменно и, казалось, с мольбой и послушно отодвинулся к кровати. Шура обернулась к Коляю.

— Прости меня, Коля… Зря побеспокоила тебя, не поеду я с тобой. — Коляй сел, словно Шура сильно толкнула его. — Не будет у нас с тобой жизни. Уехать я не могу. — Она через плечо взглянула на Павла: войдя в дом, он снял с нее гнет, к ней вернулось прежнее сознание независимости. — Да, ты, Коля, ошибся во мне. Тебе не жена нужна, не друг жизни, не товарищ, а работница. Чтобы она могла таскать кирпичи и цемент, рыть землю, торговать на базаре огурцами, чесноком, готовить тебе обеды и рожать детей. Тебе нужна рабочая лошадь. Я человек! Не будет у нас счастья. — Она передохнула. Ей стало горько, что судьба обошла ее счастьем. — Уходи, Коляй! — крикнула она сквозь слезы. — Уходи сейчас же!

Лукерья перекрестилась.

— Что ты делаешь, Санюшка? — прошептала она с материнской болью. — Опомнись!

— Пусти, мама! — Шура оттолкнула мать, резко обернулась к Павлу. — И ты уходи! Слышишь? Никого мне не нужно!.. Господи, мама, ну почему я такая несчастная!..