Александр Андреев - Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

— Дерево сырое, некрашеное, фундаментов нет, вот и сыплются бревна — труха… — Терентий сочувственно вздохнул: у самого дом тоже не новый.

Аребин знал, что в колхозе леса нет, но твердо заявил:

— Дадим, Дарья, лесу. И венцы подвести поможем.

И отметил про себя: «Кто еще поможет ей, если не мы? Надо съездить в райплан, узнать, сколько выделено для нас леса; с лесхозом завести отношения, леса много потребуется… Дворы, фермы, амбары, школа — все лес, лес… А здание правления? Этот дом когда-то принадлежал кулаку Оськину, еще тогда, в тридцатом году, перенесли его сюда; так он и стоит, скрипит весь, кряхтит, шатается, как старый дед…»

Павел Назаров, указывая на Дарью, сказал, как всегда, страстно, неспокойно:

— Ей за ее работу, за отношение к колхозной скотине не то что три венца — золотую избу возвести не жаль!

Лицо ее засветилось надеждой, помолодело и похорошело.

Аребину в эту минуту до невозможности сильно захотелось сделать эту женщину счастливой, счастливой навсегда.

Дарья не уходила, медлила, переминаясь посреди комнаты.

— Вы уж не сердитесь, Владимир Николаевич. — Она виновато понурилась, озираясь. — Не одна я к вам. Девки за мной погнались, прямо отбою нет… — И кивнула на дверь.

Аребин поспешно выбежал на улицу.

Через минуту комната наполнилась шумом, стало тесно. Доярки столпились у порога. Мотя исподтишка ущипнул Нюру Блинову; девушка взвизгнула тоненько, потом засмеялась, отбиваясь от его рук.

— Тише, ты! — шикнула на нее строгая и суховатая Анастасия. Она чуть выступила вперед. — Узнали, что вы тут заседаете, и вот пришли… — Она умолкла и оглянулась на подруг.

— Ну, ну, смелее! — Аребин тихонько притронулся к ее руке, теребившей концы платка.

— Чтобы про нас вы не забыли. Ведь без интересу работаем.

И сразу — словно прорвалась запруда — захлестнули Аребина выкрики; женщины плотно оцепили его.

— Рученьки обломали, а все зазря! — Молодая доярка поднесла к его лицу широкие, с негнущимися пальцами ладони.

Другая добавила с состраданием:

— Из жалости к скотине ходим!

— Совесть удерживает, а то бы давно забросили дворы!

Нюра Блинова заявила бойко и категорично, как отрезала:

— Больше я так, задарма, работать несогласная! Ищите другую дурочку!

Терентий Рыжов, оправившись от внезапного налета доярок, встал и притопнул хромой ногой.

— Замрите! Раскудахтались, курицы! Высказывайтесь по очереди. Сплетни вить пришли или решать важные проблемы? — Усмирив женщин, он сел.

— Спасибо, что пришли, — сказал Аребин.

— Да ведь мочи нет терпеть дольше! — мягко, словно бы оправдываясь, проговорила Дарья. — Ничего ведь не получаем, Владимир Николаевич. Коровы запущены, молока не дают…

— Я же говорил. — Павел отодвинулся от стола к женщинам, как бы подчеркнул этим, что он с ними заодно.

— Решайте что-нибудь, товарищ Аребин. — Доярки с надеждой смотрели на председателя.

— Уже решили, — сказал он и оглянулся на Орешина, на Моросилова. — Решили выплачивать вам по пятнадцать копеек за каждый надоенный литр молока.

Орешин удивленно привстал.

— Владимир Николаевич!..

Аребин приподнял руку, и Орешин опустился, достал платок и стал вытирать вспотевшую лысину.

Женщины переглянулись настороженно, с недоверием.

— Неужто правда, Павел? — шепотом спросила Дарья и оглянулась на ребятишек.

— Правда, — сказал Павел.

Мотя Тужеркин по-бабьи всплеснул руками, потешаясь.

— Теперь они, Владимир Николаевич, сами останутся голодными, доярки, а коров ублажат!

— А как же! — живо отозвалась Дарья. — На коровушек-то молиться будем: выручай, милая… — И неестественно, суматошно заторопилась: — Идите, бабоньки, не станем мешаться тут…

Нюра Блинова ввернула, смеясь:

— Идемте скорее, а то раздумают, урежут нашу зарплату!

После ухода женщин сразу стало как-то пустовато и тихо. Терентий Рыжов с недовольством пошевелил кисточками усов, кашлянул.

— Это ты, Владимир Николаевич, зря ляпнул, погорячился…

Орешин, быстро прикинув в уме заработок доярок, хмыкнул с сомнением:

— Да, пятнадцать копеек — многовато. Договорились ведь по двенадцати платить…

Наталья, обернувшись, сердито вырвала у него счеты.

— Для тебя, Орешин, каждая копейка — многовато. Хоть раз взгляни на дело не по-бухгалтерски, а по-человечески! Думаешь, легко обслужить десять — двенадцать коров? С зарей встань, с зарей ложись. Ты руки у доярок видел?..

— Наталья Ивановна права, — сказал Аребин. — Из-за копеек упрямиться неразумно. И я не погорячился, Терентий… — Неистовое волнение вдруг овладело им; он вместе с табуреткой придвинулся к Рыжову и Орешину. — Вы только подумайте, товарищи… Самое священное у человека — это его труд. Он был обесценен. В человеке оскорбили, унизили труженика, то есть совершилось противоестественное, страшное деяние против человека. Артель стала ему не матерью, а мачехой… Вы видели: они не опустили рук. Они добиваются. Наши люди вообще никогда не вешают головы. В радости или в горе они прибегают к единственному, неиссякаемому источнику жизни — к партии. Партия признала и исправила допущенные в сельском хозяйстве ошибки. Она сейчас стоит стеной за интересы крестьянина-труженика… — Аребин передохнул, удивляясь себе: никогда он не говорил таких громких, таких возвышенных речей, а сейчас до страстного нетерпения захотелось высказаться. — В стране совершались революции. В огне сражений сгорали люди. Ленин разработал величайший план колхозной жизни. Для кого? Для кого мы с таким упорством, с такой верой строим коммунизм? Для человека же! Чтобы ему, простому человеку, лучше жилось. Чтобы он был богат и духовно и материально. Быт его чтоб был светел и чист. У доярок нет другого пути для обогащения, для улучшения жизни, кроме труда в колхозе. Так надо этот труд ценить. И если мы с вами, дорогие товарищи, будем работать по старинке, народ нас не потерпит, он нас сбросит и поставит на наше место других руководителей.

— Верно, — промычал Павел сквозь сцепленные зубы: боялся закричать от распиравших его грудь чувств; он чиркнул ребром ладони поперек шеи. — Ух, вот так верно!..

— И ультиматум Назарова резонный! — все так же взволнованно продолжал Аребин. — Старую, захудалую скотину держать глупо, убыточно. Заменим. Не сразу, не в один день, даже не в год, а заменим. — Он подошел к сидящему Павлу сзади, обе руки легли ему на плечи. — Принимайся за работу, Павел, со всей решительностью, на какую только способен.

— Решительности ему не занимать! — не без гордости заявил Мотя Тужеркин, все более осваиваясь и смелея. — Зачем меня-то позвали? Терпенья нет ждать.

— Тебя? — Терентий прищурил глаз от едкого дыма цигарки; Мотя побаивался пристального взгляда старика и сейчас чуть попятился к порогу. — Обсудили мы гаражные ваши дела… Негодный человечишко машинами заведовал, выпивоха, хват, сам в новых щиблетах с калошами, а машины разуты-раздеты, ржавеют… Коптильников держал его из корысти. Мы завгара сняли. Я предложил на его место тебя, Матвей! Парень ты старательный, а к строгости привыкнешь…