Александр Андреев - Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

Дым от калильных печей, напитанный дождиком, отяжелевший, тек понизу, налил овраг до краев: Аребин вместо дыма увидел на миг воду, розоватую от утренней зари, и на ней белой пеной гусиные стаи. Хорошо бы перегородить ручей прочной плотиной, тогда ставь насос и гони воду на дворы, в свинарник, пей вдоволь… Но это потом, потом… а сейчас все силы на главное. Он опасался, что непогода, затянувшись, задержит уборку урожая, доставит много лишних хлопот. Его тревожили также Мотя Тужеркин и Константин Данилыч — машина ушла в Москву, казалось, очень давно. Эта поездка как бы связывала Аребина, хоть и ненадежно, с прошлым, в душе еще горела надежда на лучший исход.

— Как вы изменились, Владимир Николаевич! — с удивлением заговорила Наталья, подойдя к нему. — Я просто не узнаю вас.

Аребин улыбнулся с грустью; он и сам знал, что от него, прежнего, иронически-беззлобного, ничего не осталось; он окреп и внутренне возмужал; ветер и зной желто загрунтовали лицо, взгляд серых глаз стал жестче, непреклоннее.

С венца, незаметные, скользили в лощину сумерки, серые и теплые. Наталья тихо ступала по влажной траве.

— Изменились вообще, — прибавила она, — и ко мне в частности… — Сделав несколько шагов впереди него, она рассерженно обернулась. — Ну, что это за жизнь, Володя! Встречайся украдкой, при людях взглянуть не смей, улыбнуться не смей! Никогда не подойдешь, словечка не шепнешь!.. Как будто ты избегаешь меня, как будто даже раскаиваешься в чем-то. Не хочу так!..

— Не сердись, Наташа. — Аребин легонько коснулся рукой ее локтя. — Дай подумать…

Наталья с вызовом запрокинула голову, блеснула полоска зубов.

— Все равно вам от меня не уйти, сударь, сколько ни раздумывайте! — этим наигранным восклицанием она пыталась прикрыть свою беспомощность, печаль, обиду на уклончивый его ответ, нерешительность. — Жену ждешь? Не приедет она к тебе! Если и нужен ты ей, так только там, в Москве. Здесь — нет. Это я верно знаю. А мне ты нужен везде. И шагать нам по жизненной дорожечке вместе.

Аребин с испугом отступил от нее.

— Что ты наговорила! Думаешь, восемь лет совместной жизни легко сбросить с плеч?

— Нет, нелегко. А придется. Без опоры идти в жизни еще тяжелее. Не так?

— Так, — согласился он. — Но погоди, не станем предрешать. Все это сложно, трудно — и не до того пока… Всюду, куда ни взглянешь, нужны руки, усилия, средства. Уборка хлебов наступает, а тут дождь зарядил на каждый день… Воду в бочках возим, не напасешься, а она рядом течет, только протяни руку…

Наталья поняла, что он уходил от настойчивого ее вопроса.

— Хлеб в поле не оставим, уберем. А с водой… — Она пытливо взглянула ему в лицо. — Самое трудное — решить, Володя. Ты задумал поставить плотину в Козьем овраге — и поставишь. Я ни минуты не сомневаюсь в этом.

— Наташа, дружище, спасибо! За поддержку. — Он положил руки ей на плечи. — А ты стоящая женщина. С толком.

— Хорошо, что хоть это признал. А то ведь горько чувствовать себя бестолковой. — Она склонила голову набок, вздохнула: опять разговор начистоту не получался, опять он свернул в сторону. Но решимость, с какой она шла к нему, не ослабевала, накал не остывал. Она встряхнула плечами, сталкивая его руки.

— Володя, я прошу тебя ответить мне, — потребовала Наталья. — Кто я для тебя? Нужна я тебе? Нет, не так, как ты думаешь! Как человек, как друг, жена нужна? Или я необходима тебе только для забавы, для встреч в темноте, в овражке? — Ее грудной голос перешел на отчаянный крик. — Тогда я скроюсь отсюда! Завтра же уеду!

Аребин, рванувшись, зажал ей рот.

— Тише. С ума сошла! Услышат!

— Пускай слышат, я не боюсь, — глухо произнесла она.

— Никуда ты не уедешь. Даже думать об этом не смей…

Аребин невольно и все сильней сжимал ее плечи. И опять, как и тогда, во ржи, все отодвинулось, ушло, лишь стояли перед ним ее глаза, сияющие от слез, полураскрытый в слабой улыбке рот, влажно белевшие зубы — нет сил оторваться!.. Она, клонясь к нему, беззвучно, одними губами, прошептала что-то, должно быть, нежное, что произносят в минуту близости…

В это время на дороге возник глуховатый гул спускающегося с венца грузовика. Машина перебралась по узенькому мостику через овраг и, густо загудев, выползла на пригорок.

По дороге, погромыхивая на жестких кочках, прошел Мотин грузовик. В редких сумерках Аребин различил трех человек в кабине и в кузове женщину с повязанной головой; ему показалось, что он видит строгий и скорбный ее профиль…

Наталья медленно сняла руку с его плеча.

— Иди встречай, — сказала она тихо.

Аребин взглянул на Наталью растерянно, с испугом, — именно теперь, когда нужно расстаться с ней навсегда, он осознал, что всерьез и крепко к ней привязан. Он замялся. Наталья легонько подтолкнула его:

— Иди. Ничего… — И когда он сперва неуверенно, а затем все решительней и быстрее стал удаляться от нее, она проговорила:

— Вот и ответ на мои требования. Вот и конец. Уезжать! Сразу же! Немедленно!..

Над головой все плотнее смыкались сумерки. Озноб, поднявшись от промокших ног, охватил плечи. Наталья побрела в село, бесприютная, заброшенная, одинокая во всем мире, тяжело неся свою тоску, свою боль. Она явственно представила себе встречу Аребина с семьей: порывистые объятия, звучные поцелуи, светившиеся счастьем взгляды. Ей стало жутко, холодно — хоть беги и грейся у чужой радости…

С бугра Аребин уже бежал. Его волнение походило на недоброе предчувствие.

За углом избы Алены Волковой он остановился передохнуть и усмирить дрожь. Перед освещенными окошками стоял грузовик. Старуха ворчливо выговаривала Тужеркину:

— Непутевый ты мужчина, Матвей! Как женишься, хлебнет горя с тобой жена. Эко закатился! Тут человек, ожидаючи вас, исстрадался вконец. А вам хоть бы хны, погуливают в столицах. Небось этот грамотей-то, Костянтин, везде свой нос совал, светил очками во все щели…

— Отвяжись, старуха! — с глухим раздражением откликнулся Мотя. — Без тебя тошно. — Он возился в кузове, прикрывая брезентом груз.

Сердитое ворчание Алены сменилось певучим заботливым воркованием.

— Вот и опять ты тут, Гриша. Иди-ка в избу, сынок. Папка твой скоро придет, узнает, что ты здесь, и прибежит.

Услышав имя сына, Аребин рывком оттолкнулся от угла. Алена обрадованно воскликнула:

— Вот он и явился! Вот и свиделись отец с сыночком…

— Папа? — с изумлением прошептал мальчик; он как будто не верил, что перед ним действительно отец. — Папа! — уже радостно повторил он и протянул руки. Аребин подхватил его и так судорожно сдавил, что мальчишка жалобно пискнул.

— Мальчик мой, сынок! — пробормотал он прерывисто; затем ищущим взглядом обвел крылечко, окна избы, кабину грузовика. Алена вытирала передником навернувшиеся слезы: была растрогана встречей. Мотя Тужеркин сидел на борту кузова, мрачно молчал, точно виноват был в том, что Ольга не приехала.