Александр Андреев - Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

— Дурачком прикидываешься? Не годишься ты в артисты, Шурей, талантов в тебе таких нет. А вот шкодливая твоя натура на лице узорами проступает, все видно. Я тебя по дружбе предупреждаю…

Шурей Килантев вскочил в кабину, толстые губы его как бы налились гневом.

— Что ты мне все грозишь: «Предупреждаю, гляди!..» Сам-то ты в прошлом году без мешков не выезжал из гаража!

Он завел мотор, со скрежетом включил скорость и рванул машину с места. Она с ожесточением вычертила крутую дугу и канула в проулок, взрывая клубы пыли; куры в ужасе махали крыльями, спасаясь от колес.

Мальчик с восхищением посмотрел вслед Шурею.

— Эх, как понесся!

В сарае Мотя нырнул в яму, облицованную досками, под грузовик с разобранным карданным валом. Ловкие и проворные пальцы отвинчивали и отнимали выкупанные в масле, увесистые, в зубцах и дырках части, — он торопился наладить машину до прихода Аребина. Гриша присел на корточки с краю ямы.

— Давай по-быстрому наладим нашу колымагу. Подай мне разводной ключ. На верстаке он, тяжелый, с длинной ручкой. Заодно и сальник возьми, в бумаге, круглый такой…

Гриша ринулся исполнять просьбу, хватал инструменты, не боясь испачкаться: ему нравились руки дяди Матвея, неотмываемо-смоляные и какие-то бесстрашные.

Перед обедом Аребин, заглянув мимоходом в гараж, нашел сына под машиной, в яме, — мальчик старательно светил переносной лампой, пока Мотя подгонял болты и шплинтовал гайки. На щеке и на лбу у него появились следы усердной работы — жирные мазки, а на рубашку, навсегда въедаясь в материю, легли первые дегтярно-черные пятна.

— Как идут дела, мастера?

— Хорошо, папа! — звонко откликнулся Гриша, едва сдерживая радость. Он даже не посмотрел на отца, так был занят.

Аребин заслонил ладонью невольную усмешку: как неописуемо всполошилась бы Ольга, увидев сына в этой яме и в таком виде!.. «Пускай приучается к делу, — решил он. — А рубашечка-то пропала. Как бы все на себе не перепачкал. Не отстираешь. Да и стирать некому… Вечером скажу, чтоб поаккуратнее обращался с вещами. А сюда пусть ходит только в этой рубашонке…»

— Что случилось, Матвей?

— Сальник хвостовика поизносился, смазку из дифера гонит. Хорошо, что в Москве сальниками разжились, а то бы беда…

— А я только что от Леньки Кондакова, — сказал Аребин, приседая на корточки и заглядывая под машину.

— Небось кипит как самовар?

— Страшно подойти! — Аребин засмеялся. — Кричит, шум мотора перекрывает. «Машин в колхозе много, а зерно от комбайна возить не на чем! Это все интриги против меня Мотьки Тужеркина!»

— Послал к нему Шурея Килантева, — прохрипел Тужеркин, с силой налегая на ключ.

— Теперь успокоится…

— Для него, Владимир Николаевич, хоть целую колонну снаряди — не успокоится. От другого чего заведется.

— Придумали, говорит, раздельную уборку, всех приличных лошадей пристегнули к соро́кам — это он жнейки презрительно именует сороками за их сорочье стрекотание. А нам, говорит, захудалых клячонок сунули, спотыкаются на каждом шагу, душа в них последние минуты доживает!..

Мотя вылез из ямы; за ним выпрыгнул Гриша, взглянул на отца независимо и так же, как Матвей, стал вытирать руки влажной от масла тряпкой.

— Все в порядке, — сказал Гриша с солидностью взрослого. — Теперь можем ехать.

— Куда? — Аребин хотел платком стереть с лица сына мазут. Но мальчик отстранился. Никакой опеки!

Мотя подмигнул Грише, нагнулся.

— Стаскивай с меня рубаху. — Гриша с усилием стянул. — Теперь тащи керосин. Сперва керосином ополоснемся, потом умоемся. И покатим. Владимир Николаевич, пускай он поездит со мной: больно надежный помощник попался.

— Отпущу с одним условием. — Аребин строго взглянул на сына. — Будешь слушаться дядю Матвея с одного слова и не полезешь, куда не надо: подкосят, как перепелку, и не заметишь… Гоните скорее к Сергачеву, этот тоже кипит вроде Леньки Кондакова.

— Комбайн запорол, а теперь кипит! — буркнул Мотя.

— Починил. Начнет наверстывать упущенное. Так что не задерживайтесь, ребята… А мне вот приказано явиться на заседание правления. — Аребин усмехнулся невесело. — Знаю, о чем пойдет речь. Зря это все затеяли Назаров с Орешиным.

Мотя керосином смывал с рук мазутную грязь.

— Соглашайтесь, Владимир Николаевич. Если, конечно, не задумали повернуть оглобли назад. Такие случаи — один на всю жизнь.

— Повернуть, Мотя, трудно, а не повернуть — еще труднее. — Аребин в задумчивости погладил вихор сынишки.

Утром он позвонил Ершовой и напросился на прием. Он встретил ее на крыльце среди учащихся местной школы: они принесли показать ей два снопа со своего опытного поля. Чтобы дотянуться до колосьев, Ершова чуть приподымалась на носки.

— Такие бы урожаи да на колхозных полях, Владимир Николаевич! Тогда хлебом завались. Глядите, какой колос, сантиметров пятнадцать в длину, не меньше. Ах молодцы ребята!..

Аребин взял у Ершовой колос — действительно, очень длинный и словно налитый дробью, зерна упруго распирали его.

— Придет время, Варвара Семеновна, и на нашей земле встанет такая пшеница.

Ершова мельком взглянула Аребину в лицо.

— Вы чем-то встревожены? — Она улыбнулась. — Впрочем, догадываюсь чем.

— Да что они в самом деле, с ума сошли! — несдержанно воскликнул Аребин и покосился на примолкнувших пионеров. — Не успел приехать, еще не обгляделся как следует, а они сразу мне — дом!

Ершова удивилась.

— Чем же вы недовольны, Владимир Николаевич? Люди вам от доброго сердца… Выходит, полюбились вы им.

— Нехорошо это…

Ершову позвали к телефону — звонили из области.

— Погодите немного, — сказала она Аребину. — Я сейчас вернусь, обсудим…

При появлении Аребина братья Аршиновы, Папий и Еруслан, почтительно встали и поклонились. Наталья Алгашова, слегка побледневшая, настороженная, отвернулась, дала понять: во всем, что здесь будет происходить, она не участница; жеребец потянулся к хозяйке через окно, коснулся ее локтя мягкими, как бы выскобленными добела губами. Орешин, Терентий Рыжов и Павел Назаров обеспокоенно переглянулись.

— Вы меня изумляете, товарищи, — шутливо заговорил Аребин, проходя к столу и садясь на свое обычное место. — Страдная пора за горло хватает, а вас на заседания потянуло.

— Одно другому не помеха, Владимир Николаевич, — живо откликнулся Терентий Рыжов. — Ты к шапочному разбору пожаловал. Мы уже отзаседались. Закругляемся.

Аребин усмехнулся невесело.

— Ну, и чем вы обрадуете человечество?

Кирилл Моросилов отобрал у Орешина счеты: хватит гонять костяшки по спицам, приступай к делу! Орешин неловко вытянул шею, растерянно замигал, как всегда в минуту умственного усилия: надо было говорить, а слова пугливо разбежались, не собрать.