Сергей Гуськов - Пути и перепутья

— Ты не знаешь, Олег, что ты для меня значишь, — сказал я, будто нырнул в густые облака. — Ты можешь ржать, смеяться — что угодно! — но ты… Ты правда — брат мой…

— Эх, Васька! Кончай травить баланду! Так и слезищу пустим! — Олег с силой потряс меня за плечо. — Слышишь? Нам с тобой еще придется крепко повоевать. Хаперские похитрее Ковригина… Слышишь? Пора к Володьке! Как там у него?

В коридоре Олег засмеялся:

— А Хаперский-то все-таки влип. Я про отпечатки пальцев-то наобум ляпнул. А теперь подумал: упрется — отправим диплом на экспертизу!

Володькина лекция прошла блестяще — он ведь с детства дышал всем, о чем рассказывал. А я уже убедился: дорогое в детстве — дорого на всю жизнь. За ними со Светланой увязался целый хвост провожатых, но Олег потихоньку спровадил всех обратно.

Володька устал. Он был еще очень слаб. Даже отвечал нам с трудом. А вот в глазах его что-то изменилось: они не пугали больше мертвенной стылостью.

У подъезда Володю и Светлану ждала директорская машина.

— Спасибо тебе! — Олег обнял Володьку.

— Это тебе спасибо, а мы еще и музыкальный вечер устроим, наподобие твоего, шопеновского — помнишь? — Володя, покряхтев, устроился на переднем сиденье.

— Олег… — Светлана подошла к нему близко-близко, — не забывай про Володю, ладно?

— Почему я должен забыть? — Он удивленно пожал плечами.

Мне не хотелось расставаться с Олегом, но его уже звали в комитет.

Я увидел Олега лишь на следующий день, в заводском театре. Раньше я ходил сюда смотреть кино, да и то, если в кинозал роскошного Дворца культуры не было билетов. Просторный Дворец с зеркалами до потолка в вестибюле, с мраморными лестницами, бильярдной, спортивным залом и множеством комнат, за дверями которых занимались самые разные кружки, нам нравился больше, чем этот деревянный театр, построенный еще до революции. Когда-то в нем были уютные ложи и мягкие кресла, но потом зал перестроили для массовых нужд — поставили тесными рядами сбитые стулья, над партером навесили вместительный балкон. Концерты, особенно гастрольные, давно шли во Дворце. Но собрания по-прежнему проводились в деревянном театре. И до завода близко — только железную дорогу перейти, и сам, как цех: тесный, непарадный, где пристало не развлекаться, а работать.

И я вошел в него, как в цех, где от одежды людей — они собрались сразу после смены — отдавало знакомыми заводскими запахами, а гул станков заменил гул людских голосов. Пришли все — станочники, литейщики, модельщики и кузнецы, конторщики и инженеры. Я оказался в самом центре «магнитного поля» завода, хотя и раньше хорошо знал, как оно влияет на город.

Ради этого собрания задержат отправку пригородных поездов, которые тут называют «рабочими» из-за привязки их расписания к заводским пересменкам. И никто не посетует на это: завод обсуждает важные дела! В чьих-то домах отложат поход в кино или встречу с гостями:

— Не знаешь, что ли? Нынче заводское собрание…

— А чего обсуждают-то?

— Придут — расскажут. Может, новые нормы, а может, про строительство, сколько в этом году жилья сдадут.

И в ожидании тех, кто в театре, пойдут разные пересуды на лавочках, у водоразборных колонок, на перекрестках — пожалуй, нет в жизни нашего города других событий, задевающих всех так, как заводские собрания. Назавтра всему городу будет известно в подробностях, кто что сказал, кого за что хвалили, а кого «крыли», как вел себя директор и как выглядел тот, кого вызвали на ковер. И я, войдя в этот старый театр, сразу проникся чувством причастности к жизни завода, вобравшего в себя судьбы тысяч людей и целых поколений, пережившего войны и революции, но не стареющего, а напротив, обретающего новую мощь, чтобы воистину линкором продолжить свое плавание.

Похоже, и Найденышем, впервые, как и я, попавшим в эпицентр заводских страстей, владело такое же чувство. Он стоял в углу фойе с группой заводчан, но, заметив меня, сразу подошел.

— Проберемся на балкон, капитан, пока места не заняли. Что-то неохота нынче ни с кем разговоры плести — будем смотреть и слушать. К Олегу-то все равно не подступиться!

И мы с Найденышем уселись в первом ряду балкона.

Зал быстро начал заполняться. У раковины оркестра мы увидели Олега. С ним поздоровались какие-то пожилые рабочие, что-то сказал ему, промелькнув, Тимофей Синицын, кивнули Лева с Надей, задержался возле него и главный конструктор завода Полшков, фигурой и седой головой напомнивший мне нашего школьного Деда.

А потом я потерял Олега из виду. Меня увлек зал. Нет, я не пытался отыскать в нем знакомых, хотя многие лица кого-то смутно напоминали. Наверняка узнал бы я в нем только жителей нашей окраинной улицы. Но, кроме Олега, их тут не было. Здесь собрались люди, пожалуй, другой, более высокой выделки и шлифовки, нежели наши уличные соседи, — милые мне, но все еще ограниченные и в образовании и в запросах. И я подумал, что завод — это что-то цельное, устойчивое и что города своего я, пожалуй, до всей глубины и не знаю. Кого бы я без колебаний посадил сюда на самое видное место, так это только Ивана Сергеевича, тетю Веру да Зойку, хотя она и стала медичкой. Их мне тут явно не хватало.

От размышлений меня отвлек, толкнув в бок, Найденыш:

— Смотри-ка, Прохоров! Вон уселся в первом ряду. Только он нынче в гражданском, а в цех к нам приходил генералом. — Затем резко отшатнулся от балконного барьера: — Хаперский… — процедил сквозь зубы. — Ну и гад! Посмел явиться! Тебе Олег рассказал, что он выкинул?

Аркадий с рукопожатиями, как равный, обходил первые ряды, где разместилось начальство. И тут я возликовал, утвердился в своем праве сидеть на этом собрании: газета-то с портретом и «житием» бесподобного Хаперского не вышла!.. По стульям, вопреки премудрому Оборотову, не разложена!.. Зал сразу показался мне родней. А сколько в нем френчей, кителей, гимнастерок! А орденских планочек? Свои же люди, недавние солдаты!

Но я вновь отвлекся от зала, когда назвали и выбрали президиум, весь приковался к сцене, к красному столу с цветами.

Первым поднялся директор Прохоров и, присев у трибуны, углубился в папку с докладом. Вместе с Синицыным устроился перед микрофоном в центре стола парторг ЦК, в темном морском кителе. Олег сел где-то сзади. Промелькнула в нарядом платьице Надя Топоркова, скрылась за чьими-то широкими спинами. И снова Найденыш толкнул меня в бок:

— Хаперского-то за что на КП? За сволочизм? А рядом с ним что за гусь?

Аркадий сел во второй ряд президиума, на виду, с Оборотовым. И оттого, что я напрасно тщился разглядеть их лица с чертами, смазанными расстоянием, директорский доклад дошел до меня урывками. Прохоров связал его с подготовкой к заводскому юбилею, с переходом на новую продукцию — тепловозы, а главный упор сделал на технологическом перевооружении завода. Проблема механического цеха, из-за которого и разгорелся наш сыр-бор, в общем масштабе выглядела частной. Отставала основа основ: литейное производство — брак особенно шел в зимние месяцы. Хромало внутризаводское планирование, снабжение, отчего страдала ритмичность производства. «Но есть пример, как следует расшивать узкие места. Это наш механический цех», — вдруг услышал я. Директор поднял над головой синюю Надину папку.