Сергей Гуськов - Пути и перепутья

— Обед второй смены, — бесстрастно заметил Олег. — Зойка — домой! Мать придет, скажи: у меня все в порядке.

Он подсадил сестренку на «крышу» грота. Мелькнули на крутизне босые ноги, цветастое платьице, и будто все живое разом выпорхнуло из «гнезда», а сам я остался в нем пленником безмолвных камней и Олега, тоже будто бы превращенного в глыбу. Так я его воспринимал даже тогда, когда, подсев ко мне, он метнул в реку камешек и нехотя процедил:

— День длинный стал, конца не дождаться…

— Да…

Я смотрел на воду, куда с коротким бульканьем ныряли его камешки, и все-таки улавливал любое его движение.

Вот Олег послюнявил пальцы, потянулся к расчесанной в кровь лодыжке:

— Комары… Днем ничего. А к закату напляшешься…

Вот взглянул на меня — коротко, жадно, но то, что подумал, утаил. Сказал только:

— За рекой болото. Чуть стемнеет, какая-то противная птица тупой пилой дрова пилит… Вжик-вжик… Всю ночь…

— Да…

Мне захотелось вдруг, чтобы и Олег исчез вслед за Зойкой, оставил меня одного. На ночь. На две. На столько, сколько сам он пробыл в добровольном своем заточении. Может, и я бы тогда окаменел, как он, наполнился гордой его отрешенностью. Но, желая сесть поудобнее, я вздрогнул: под рукой по-живому хрустнула недоплетенная из ивовых прутьев корзиночка.

— Дай! — Олег неожиданно вспыхнул и бросил корзиночку в реку.

— Ты плел? — Я проследил, как она уплыла.

— Зойка… Отец ее выучил…. — Олег, нахмурясь, отошел к костру, присев на корточки, вывернул палочкой из золы тоненькие, как чешуйки, мигом истлевшие угольки… — Эх! — Он отбросил и палочку. — Пора что-то делать!.. — Он хмуро, исподлобья взглянул на меня. — Федор Ковригин хвалебную статью об отце напечатал. В заводской газетке. Видел?

— Нет…

Впрочем, ответил ли я ему, не помню: меня сразу оглушили голоса у Митькиного сарая, а из них выделился и хрипловатый — Ковригина: «Вот что, Иван… Ты меня в это дело не впутывай!..»

«Не впутывай!.. Не впутывай!» — чуть не крикнул и я Олегу, похолодев от того, что он сызнова беспощадно возвращал пережитое. Олег вдруг скрылся — его ровный сдержанный голос донесся уже из грота:

— Я позвал тебя спросить: к Елагиным со мной не сходишь?

— К Елагиным?

Прижав к себе прихваченное из дома тряпье, Олег выбрался на верхний камень, холодно усмехнулся:

— К кому ж еще? К Ковригину, что ли? Эх, моя бы воля… — И, вспыхнув, вмиг превратился в прежнего Олега. — Так идешь или нет? Э!.. Как хочешь!

Промедли секунду, я, наверно, остался б навеки один. Но, осыпая в реку камни и глину, поспешней, чем прежде, я полез за Олегом — в гору и в гору, а потом, как пугливый кутенок за мамкой, плелся за ним вдоль шоссе.

— Зачем ты к ним? — спросил дорогой. — Петр Кузьмич, поди, на тебя в обиде. Как ты его отшил на поминках-то… При всех…

— Обиделся? Пусть! — бросил через плечо Олег. — Все так перепуталось… Больше не могу…

Тщательно причесанный, в лучшей своей рубашке апаш, Олег шагал быстро, но как-то неровно, словно в городе, после раздолья реки, ему не хватало воздуха.

Остановись он, кликни в бега, к рискованным трюкам — пусть драться с Хаперским! Пусть стекла бить у вредной Цыпочки! — мне стало бы легче: все прежнее виделось игрушечным перед тем испытанием, к которому стремился теперь Олег. Но остановился он только в пролете между знакомыми пятиэтажками. Глубоко вздохнул, глядя, как в наступающих сумерках вспыхивают желтым светом квадраты окон. Нашел елагинские, уже освещенные:

— Дома… Идем!

Из-за красиво обитой белым дерматином двери доносилась музыка.

— Наверно, Володька, — пробормотал Олег, подняв руку к звонку, но тут же опустил: до нас долетел незнакомый девчоночий смех. — Гости, что ли, у них?

Олег отступил от двери. Я думал — уйдет совсем. Но он, покусав обветренные губы, постоял у лестничных перил и скомандовал:

— Звони… Два раза…

— Два?.. Это же к самому!

— Э! — отстранив меня, Олег дважды вдавил черную кнопочку и вытянулся перед дверью.

Петр Кузьмич явно помнил обиду. Под прямым взглядом Олега он опустил в пол серые глаза с толстой наледью уже поседевших бровей, спрятал за спину раскрытую книгу и как будто устыдился и своих шлепанцев, надетых на босу ногу, и серой домашней куртки, распахнутой на впалой груди.

— Вовка! К тебе! — крикнул он, тотчас показав нам сутуловатую спину.

Володьку будто вышибло из его комнаты и больно ударило.

— Олег! — прошептал он, готовый попятиться, но тут же кинулся к нам. — Как я рад! Надюша! Это Олег Пролеткин — ты о нем спрашивала!..

Незнакомая девчонка с копной темных волос, перетянутых ленточкой, испуганно схватилась за горло, проглотив целиком леденец, и сконфуженно улыбнулась. Но Олег и не посмотрел на нее.

— Петр Кузьмич! — он успел задержать инженера. — Я же к вам! По делу!

Отстранился Олег и от Елизаветы Александровны, поспешившей на голоса.

— Олег! Милый! Это ты? Господи! Похудел-то!.. А как мама?

— Я к Петру Кузьмичу… Если против — уйду.

— Почему же? — Петр Кузьмич застегнул куртку, отчего сразу стал тщедушным, сухоньким, взметнул семафором руку: — Прошу!

Два больших окна со стекавшим до пола тюлем были распахнуты. От сквозняка на люстре позванивали хрусталики. В просторной комнате было прохладно, но Олег взмок так, что худые лопатки его обклеивала рубашка. После речных просторов все, быть может, его тут стесняло. И ряды пестрых книг, выпирающих с длинных узких полок. И два пейзажа в тяжелых застекленных рамках — один над рабочим столом Петра Кузьмича, другой возле старинного бюро. И диван, такой мягкий, что я не сразу решился сесть на него. И даже пол, устланный зеленоватым ковром.

А Петр Кузьмич придвинул к дивану плетеное кресло-качалку, наклонился в нем, ловя убегающий взгляд Олега, осторожно кашлянул.

— Слушаю тебя…

— Я сейчас… — Олег хрустнул пальцами и вдруг как-то обмяк, сжал ладони в коленях. — Сейчас…

Его голос упал, и я замер в тревожном ожидании того, чего, наверное, втайне желал еще там, на реке: сейчас хлынет горе Олега слезами, сольются они с моими, смоют горькое, жгучее, и вновь станет в мире легко и светло, как после грозы или дождя. Но Олег не шелохнулся и лишь неприветливо покосился на открытую дверь.

— А!.. — Сухонький Петр Кузьмич встал и задержал вошедшего сына. — Ты иди пока… К Наде. Помузицируйте. Мы придем к вам. Потом…

На виске Олега запульсировала синяя жилка. Он дождался, пока, прикрыв дверь, Елагин усядется, и неожиданно быстро спросил:

— Вы Ковригина знаете?

— Ковригина! М-м-м… — Ледяные брови Петра Кузьмича взлетели и упали. Он обернулся за подсказкой к жене, но Олег опередил его.

— Вам и незачем знать… Это я так… Вырвалось… Это вас не касается… — Он пробормотал еще что-то, уже неразборчивое, и вдруг вскинул голову. — А вы сами, Петр Кузьмич?.. Вот отец вас хвалил. Он рассказывал, как встретил вас впервые там, на их даче…