Сергей Гуськов - Пути и перепутья

— Сделай, Ванятка. Отплачу. Хочешь, железа тебе дам на сарай и терраску? У тебя толь. Что в ней толку? Через год потечет. А я разжился… Пудиков двадцать привез.

— Разжился? — Иван Сергеевич поднял на него глаза.

— Ну да… Привезли его, свалили как попало, один ленивый не возьмет. Я и съездил ночью…

— Ночью, — как эхо отозвался Иван Сергеевич, вновь каменея. Улыбка его не стерлась, но глаза превратились в льдинки. — Надо бы взглянуть! — воскликнул он наконец, поднимаясь со стула.

— Пойдем! — встал и Щербатый. — Сразу и отделю сколько надо.

— Сколько надо… — еще мешкая, повторил Пролеткин и вдруг кивнул Олегу. — Ты с нами!..

— Зачем еще?

Олега всего передернуло, но Иван Сергеевич дотянулся рукой до его плеча и повернул сына к двери.

— Надо, говорю! Поможешь!

Меня, конечно, сами ноги понесли за ними. Через Митькин двор по кирпичному тротуарчику мы быстро пришли к добротному, как амбар, сараю. В углу его за поленницей Щербатый разметал кучу старых досок и приподнял за краешек новенький с жестяным похрустом лист.

— Во! Лучше не бывает… Высший сорт.

— И сколько тут, говоришь? Пудов двадцать? — уточнил Иван Сергеевич.

— Да кто ж его вешал? На тележке вез.

— Понятно, — Иван Сергеевич окинул взглядом просторный сарай и, сгорбясь, захромал к выходу. — Мигом, Олег! Кликни Федора Ковригина, а сам в руки карандаш с бумагой — и сюда!

— Угу! — Олег пулей вылетел из сарая, будто только этого и ждал.

— Ты что затеял? — Щербатый выпустил из рук железо. — Тут свидетелей не надо.

— Потребуются, — Иван Сергеевич присел на колоду, протянув поперек двери свою деревяшку. — Мы акт составим.

— Акт?! Ты что?!

— А потом, — Иван Сергеевич говорил строго, даже властно, — потом ты отвезешь это железо туда, где взял, и возьмешь расписку. Тогда акт разорвем…

Могучие плечи Щербатого дробно затряслись от нервного смеха.

— Ха! Ты что? Опупел? Как же я повезу?

— Как привозил. На тележке!

— Иван, не дури! Я ж не один! С другими…

— Вези с другими… — непреклонно ответил Пролеткин, и вдруг голос его дрогнул. — Эх, Митрий, ты будто не знаешь, что из-за воровства бывает. Таких, как ты, мы раньше к стенке ставили. А нынче я даю тебе случай оправдаться, человеком себя показать.

— Иван! — Почудилось, что от этого полузвериного крика развалилась поленница. Щербатый споткнулся и, упав на колени, протянул к Ивану Сергеевичу руки. — Не губи, Иван! Пощади! Опомнись! У меня жена, сынишка.

— Отвезешь, похлопочу о тебе, дам ручательство, — чуть слышно отозвался Пролеткин. — Не сомневайся, мне поверят.

— Иван! Не губи!..

И тут раздался веселый голос Ковригина:

— Где они прячутся? Чего затеяли? Пьянку? А песни где? Где пиво — там песни. — Он подошел к сараю и оторопел, взглянув на бледное лицо Пролеткина. — Ты звал, Иван? Зачем?

— Подпишем акт.

— Какой акт? — На покрасневших щеках Ковригина заметно выступили оспины.

— Слушай, Олег напишет, — Иван Сергеевич уступил колоду подошедшему с бумагой сыну. — Пиши, Олег. Значит, так… Мы, коммунисты Ковригин и Пролеткин, подтверждаем, что, по собственному чистосердечному признанию гражданина Димитрия…

— Лучше — Дмитрия, — негромко поправил Олег.

— Хорошо… Дмитрия Щербатого, им незаконно вывезено с заводского двора около двадцати — и прописью обозначь — двадцати пудов железа, кое мы, нижеподписавшиеся, видели своими глазами и кое он, гражданин Щербатый, обязан сам отвезти на прежнее место незамедлительно.

— Я не обязан! — крикнул Митька, выскочив на двор. — Я это железо купил! Свидетелей приведу!

— Вот что, Иван! — И Федор Ковригин убрал руки за спину. — Ты меня в это дело не впутывай.

— Не впутывай?! В себе ли ты, Федор? Подумай! Ты ж коммунист!

— Знаешь что? — Федор задиристо выставил ногу, — Ты этим словом меня не кори. Коммунист — да. Но не милиционер. Это ты, говорят, им был когда-то.

— Мы все, Федор, красные милиционеры, — тихо и дружелюбно ответил Иван Сергеевич, пытаясь взять его под руку. — Все должны охранять свое государство, а не разворовывать. Без него кем мы станем? Снова нулями!

— Нет! — Федор вырвался. — Я тут ни при чем. Сам заварил кашу, сам и…

— Стой! — Иван Сергеевич кинулся за ним, но оступился с кирпичной дорожки и чуть не упал. — Ты что ж, хуже его? — закричал вслед Ковригину. — Митька по темноте своей да подлости, по рабской жадности к собственности!.. А ты? Тебя из партии вычистят…

— Не тебе чистить! — Ковригин хлопнул калиткой.

— Ха! — гаркнул Щербатый. — Да я Ковригину ведро белил задарма отнес! И олифу! Ха!.. А у тебя-то, блаженненький, террасочка чем покрашена? Молчишь? Моей краской! Ха!.. Да ты пройдись по всей улице… У кого нет чего-нибудь Митькиного? У того — тес, у того — дверца печная, у этого — бревна. Пошли покажу! Ха! Пиши на всех акт!

Он схватил Ивана Сергеевича за руку и поволок на улицу.

— Пиши акт! Пиши! — разорялся во всю могучую глотку. — У Кошелкина крыша блестит, Митька краски отвалил. Полпуда гвоздей Нефедову — опять же Митька. Теперь любуйся, твоя террасочка. А чем покрашена? Спроси-ка Верку!..

Как на пожарный набат, вылетели из домов люди от крика Щербатого. Вышла и тетя Вера.

— Где краску брала? Говори! — раздраженно крикнул ей Иван Сергеевич.

Тетя Вера, как на союзников, оглянулась на баб.

— Чего ж раньше не спрашивал? Или немой был? Живешь, как святой на облаках! Гроши приносишь, а как прожить на них, ведаешь? Нет! Значит, и не спрашивай.

— Верно! — зароптали женщины. — Все мужики так. Митька-то из них самый заботливый.

Иван Сергеевич подковылял к жене, повернул ее к себе.

— Краску, спрашиваю, у Митьки взяла?

— Ну у Митьки! — вырвалась тетя Вера. — И краску, и доски на крылечко, и стекла на террасу.

— Еще чего?

— Отстань! Не позорься. Всю улицу собрал… — Тетя Вера взвилась на крылечко и скрылась в доме.

— Олег, топор! — чуть слышно прошептал Иван Сергеевич.

— Я сам, папаня! — уже на бегу крикнул Олег, а миг спустя подсунул топор под широкую приступку крыльца.

— Не дам!

Тетя Вера попыталась оттолкнуть сына, но сникла, услышав словно неживой голос мужа:

— Уйди! Потом… потом поговорим.

— Фундамент разбирай! — насмешливо крикнул кто-то. — Кирпич-то тоже не из лавки.

— Врете! Врете! — из глубины дома крикнула тетя Вера. — Церковь ломали — разрешили брать.

Иван Сергеевич взял у сына топор, чтобы подсунуть под ступеньку, и вдруг, уронив его, сам, цепляясь за стену, беззвучно осел и распластался на земле.

Иван Сергеевич долго был без сознания. Врач, выслушав путаный рассказ тети Веры, определил:

— Травматическая невралгия. Наверняка с войны. Одно средство — покой и покой.

Наконец Иван Сергеевич пришел в себя. К нему подсели Митька Щербатый и Федор Ковригин, принялись увещевать. Он молча отвернулся к стене. Уже ближе к ночи встал, попросил одежду.