Сергей Гуськов - Пути и перепутья

— Закатом любуешься?

— Нет… Просто так.

— А…

Отковылял он к себе, а месяца через два, встретив меня на стадионе — футбол любил, — напомнил:

— Помнишь, ты сказал: «Просто так стою»? А ведь соврал… Даже дерево, если живое, просто так не стоит, в нем что-нибудь деется. А в человеке и подавно. Верно?

— Не знаю…

Он постоял около меня, склонив к плечу голову, и отошел. Видимо, все, что слышал, он брал на учет и медленно, как коленвалы на заводе, обтачивал своим дотошным умом. Через полгода он снова вернулся к нашему «разговору».

— Ты, золотая рота, о чем тебя ни спроси, сразу в кусты: «Просто так… Не знаю». А ведь неглуп. Значит, робкий или скрытный. Мать-то тебя не бьет?

Я отошел от него, не ответив, а Хватов долго после этого меня ни о чем не спрашивал, только улыбался, глядя в глаза, будто ждал, когда я отвечу на его вопрос.

Такой диалог тянулся у него и с тетей Верой — по фразе в неделю, а то и в месяц. Хотелось Терентию посидеть вечерком с Иваном Сергеевичем: поговорить о жизни, о детях — мало ли еще о чем. Только смущала его собственная манера беседовать.

— У меня когда нормальный разговор получается? — объяснял тете Вере. — Когда выпью, как полагается. А Иван твой и по праздникам не пьет. Так как же мне с ним говорить-то?

Быть может, озадаченный этим, он и делал остановки перед домом Пролеткиных. А тем временем к Пролеткиным и зачастил Дмитрий Щербатый.

Заявлялся он всегда под вечер, в чистой, под ремень, косоворотке, с приглаженными кое-как жесткими смоляными вихрами. По его словам, у Ивана Сергеевича он тешил душу умными разговорами. Льстили ли эти визиты Ивану Сергеевичу или веселил его Щербатый, но, заслышав на крылечке гулкий Митькин кашель, он выходил навстречу и вместо приветствия всякий раз спрашивал:

— Ну что, Дмитрий, не сжег еще керенки-то? — И заранее смеялся, заглядывая в узкие щели плутоватых Митькиных глаз.

С этого и заводились их длинные полушутливые диспуты, которые с интересом слушал Олег.

— Не… — Митька мотал тяжелой головой. — Подожду. Зачем жечь? Топить, что ли, нечем? Я даже одну николаевскую денежку сберег. А вдруг на старое все повернется?

— Береги, береги, — смеялся Иван Сергеевич. — Придет время, и даже золото пойдет на общественные уборные.

— Это кто сказал?

— Ленин.

— Ленин? Так… А я вот что тебя спрошу: он, Ленин-то, бог? Нет, не бог. И в бога, говорят, не верил. Так кто ж ему все наперед открыл? И почему я должен верить, что все по его станет?

Иван Сергеевич подмигивал Олегу, будто приглашал в свидетели.

— А ты разве не видишь, что все по Ленину сбывается?

— Чего ж сбывается-то? — Табуретка под Митькой протяжно скрипела. — Вот ты, например? Что ты заимел? Дом? Так ты его своим горбом поставил. До сих пор в долгах как в шелках. А в доме у тебя что? Шаром покати. Верка, чуть свет, с крючком да ведерком на станцию мчится из шлака уголек для печки выбирать.

— Ты о вещах да о доме, а ты бы о человеке.

— Постой, постой. Это я слышал. Буржуев не стало. Свобода и прочее… А начальники-то есть? А? И каждый — куда хочу, туда ворочу.

— Где ж ты таких видал?

— Видал! — Митька уклонялся от прямого ответа. — Как будто ты их не видал. Тех, кто только под себя и для себя гребет. Чем они не буржуи? Хуже! Про тех знали — паразиты. А тут узнай, если у него билет в кармане… А, молчишь? То-то и оно-то…

— Не молчу. Думаю. Откуда у тебя такой крест на начальство? Видно, сам бы хотел — «куда хочу, туда ворочу»? А тебе не дают.

— Э! — Митька, как лопатой, махал огромной ручищей. — Ты блаженный или юродивый — других не слышишь, одной верой живешь. А откуда же жизнь-то, твоим Лениным расписанная, явится, твой социализм-то, если, на кого ни взгляни, ни в бога ни в черта не верят и одно на уме: «Обхитри ближнего, а то он тебя обхитрит трижды»? Слыхал эту побасенку?

— Слыхал, слыхал…

— Газет я не читаю, в кино не хожу. А тарелку-то в доме повесил, этот самый лепродуктор. Хор Пятницкого люблю и еще одну певицу… Ковалеву. Складно наши старые песни поет. А больше и слушать нечего. Особенно терпеть не могу всякой трепотни. По ей выходит, чуть ли не все у нас уже большевики, только без билетов. А я тебе вот что скажу: по-старому-то строю да по батюшке-царю еще ох сколько народу тоскует!.. Вспомни, почем сапоги при царе были? А мешок муки? Ага, молчишь… Гроши!..

— А ты в сапогах ходил?

— Не обо мне речь… Я человек маленький. В лаптях родился.

— А я в опорках.

— Верно!.. — Когда тетя Вера замечала, что муж волнуется, она спешила как-нибудь разрядить обстановку. Выскочит перед мужчинами легкой птицей-касаткой, одной рукой, как крылом, приголубит мужа, другой будто над головой платочком махнет и притопнет босой ногой по полу:

Даже мрачный Дмитрий осклабится, довольный.

— Постой, Вера, — Иван Сергеевич главной линии никогда не забывал. — А ты-то булки белые ел?

— Да что обо мне говорить?

— А о других я не хуже твоего знаю… Мурцовку — хлеб с луком да водой, хорошо если постного масла капнут, — хлебали.

— Хлебали, — подтверждал Дмитрий. — Да ты не кипятись. Я ведь так… За что купил, за то и продаю. Народ, он известно какой: хуже радио. Чего только не мелет…

Правда, в конце концов мрачные глаза Митьки затягивались поволокой: его тянуло или спать, или выпить. Да и Иван Сергеевич часто в разгар подобных бесед скучнел и вставал первым, советуя на прощание:

— Керенки-то все-таки ликвидируй! И пережитки в себе заодно…

А нам он не раз говорил:

— Темный Митька-то… Но размышляет! Экий дремучий лес революция раскачала!.. Чего-то он только не договаривает. Крутится вокруг да около.

Однажды Дмитрий Щербатый явился с пол-литром водки и торжественно водрузил бутылку на стол.

— Чевой-то мы все под сухую разговоры ведем? Выпьем по-соседски?..

Иван Сергеевич отодвинул бутылку, нахмурился:

— Ты же знаешь — не пью.

— Чудно… А почему?

— Хочу пожить, однако, при социализме. — Иван Сергеевич рассмеялся, вызывая Митьку на их обычный разговор, но Щербатый проворно спрятал бутылку в карман и озабоченно взглянул на Ивана Сергеевича:

— Ладно. Авось и без поллитра разберемся. У меня к тебе дельце.

— Говори, — Иван Сергеевич дружелюбно устремил на него свои светлые глаза.

— Понимаешь? — Щербатый с чувством поскреб затылок. — Племяша надо на завод устроить… Лет ему мало, по закону не возьмут, а в деревне парню хоть помирай. Одна мать у него — старушка. На заводе я мастеру лапу позолотил, обучит в два счета. Осталось разрешение отдела кадров. Вот я и пришел к тебе. Помоги по-соседски…

Иван Сергеевич вытянул перед собой деревянную ногу, будто отгораживался от Митьки: не такой, видно, ждал откровенности. А Дмитрий положил на колени пудовые кулаки и приглушил голос.