Сергей Гуськов - Пути и перепутья

Было это, правда, не совсем так, газета допустила неточность — Прохоров появился в цехе уже после концерта, хотя и застал оркестрантов еще на сцене. А сказал он буквально следующее:

— Так это вас за ошибки по русскому в недоумки зачислили когда-то? Эва, как повырастали все! Молодцы! Спасибо за приятный сюрприз. Просим выступить и в других цехах.

Директор был явно растроган, обернулся к кому-то из сопровождавших его инженеров:

— Сюрпризом на сюрприз придется, а?.. Мы ведь, ребята, тоже не топтались на месте. Пойдемте, кое-что покажу…

Миновав вслед за быстро шагавшим Прохоровым долгие пролеты механического цеха, мы оказались в цехе паровозной сборки — перед длинной шеренгой монтажных площадок.

На одну из них выкатывали колесные пары — с «тележки» начиналась сборка. На другой покрывали теплоизоляцией мощный котел. Дальше громоздились уже почти собранные паровозы, готовые к перекатке в контрольно-сдаточный цех под окраску и последнюю проверку, а оттуда и за ворота завода, где каждый из них, уже снабженный собственным номером, хоть часок, но покрасуется на прощание с городом в сквере перед главной конторой. К серийным машинам горожане быстро привыкали и поглядывали на них лишь мельком, но каждую новую марку сходились рассматривать и стар и млад. Всегда ходили и мы, поэтому не были озадачены, когда директор спросил:

— А наш экзамен осилите? На какие колеса теперь Россия ставится? Это какой паровоз? А это?

Даже и в «неодетом», полусобранном виде мы без труда узнавали и мощный ИС (Иосиф Сталин), и его скоростного собрата с формулой колес 2-3-2, названного «Красной стрелой». Узнавали сочлененный паровоз — для извилистых, трудных дорог; и с тендером-конденсатором — для пустынь и безводных степей. Но когда в конце длинной шеренги локомотивов директор остановил нас перед машиной без присущих паровозам округлых форм, без котла, а стоящей на «тележке» тяжелым ящиком, полным сложной механики, отгадки он не потребовал, а сам сказал:

— Вот вам и сюрприз — первыми из посторонних видите! О нем и в наркомате лишь понаслышке знают. Вернее, разговор мы там открыто поднимали, что пора паровозы менять тепловозами. Ведь КПД у паровозов какой? Больше половины угля в нем сжигается зазря, в трубу вылетает… Да над нами в Москве посмеялись: «Рано! Докажите сначала, что способны от машин пятого-седьмого класса точности перейти на второй и третий…» Вот мы сверх плана, потихоньку и доказываем — к концу года тепловоз сдадим на обкатку… Мал, да удал — любой паровоз перетянет!

— А вы нам еще сюрприз не покажете? — вдруг бесцеремонно спросил Зажигин. — Тот, что ревет по ночам и спать не дает?

Весь город через рабочих уже знал, что на заводе без лишнего шума построили и несколько новых больших цехов, принимать которые будто бы приезжали члены правительства, что производят там мощные дизели для Военно-морского флота — они при обкатке и ревут частенько ночами. Ночью их куда надо и отправляют. Но разговоры об этом велись вполголоса, доверительно. Поэтому директор и покачал укоризненно головой на вопрос Зажигина:

— Не слыхал о таких сюрпризах, а по ночам сплю спокойно, чего и вам желаю.

Намек он, разумеется, понял — неспроста сказал:

— У наркомата важный резон держаться пока за паровозы. Они на воде да угле живут, дорогого жидкого топлива не просят. Случись война, оно все танкам да самолетам пойдет. А паровозик и без него побежит. — И закончил Прохоров совсем сердито: — Чем небылицы сочинять, вы походите лучше по заводу, посмотрите, каким стал!

На запретные цеха мы лишь покосились издали, а вскоре и вовсе забыли о них. Главный технолог завода по просьбе директора провел нас по всей технологической цепочке — от копрового цеха, где готовили для переплавки металлолом, до отдела сбыта готовой продукции. А ею были не одни паровозы.

— Только на моем веку завод производил почти все, — авторитетно сказал наш провожатый. — От патефонных иголок до чугунных мостов через реки, от кастрюль до самых сложных машин. И сделает все, что потребуют, — и танк, и пушку, и бронепоезд. Мы ко всему готовы.

По пути домой я вспоминал, как бесформенный металлолом переплавляется в сталь и неостывшими слитками идет по эстакаде в кузницу — под прессы и молоты, в вальцовку, чтобы вытянуться в прутья, пригодные для тысяч мелких деталей; металл, на моих глазах пройдя через множество различных станков, превращается то в трактор (и их завод выпускал), то в катер или оборудование для мощных доменных печей. Завод на этот раз изумил меня.

— Силища! — прервал молчание Олег.

— Ты о заводе? — спросил я, радуясь совпадению впечатлений.

— Нет, о людях, — возразил он. — Какой заводище создали!

Возможно, на Чечулину эта сила вся вместе и подействовала. Как бы там ни было, но наш оркестр зажил вовсю.

Липа Березовна раскошелилась на новые инструменты, разрешила репетировать в любое время и даже по выходным дням. Оркестр быстро наиграл репертуар для солидного концерта и, как единственный на все школы, был нарасхват: выступал в цехах завода, в ближних колхозах, в школах, перед избирателями и даже перед врачами городского противотуберкулезного диспансера.

В оркестре по-прежнему не было дирижера. Володька старательно держался в тени. Но оркестр приобрел такой вес, что уже начал дирижировать и школьной жизнью. Свои идеи ребята сначала несли в оркестр: «Сходите к Липе Березовне, вам она не откажет».

Олег приходил на все репетиции, помогал Володьке утихомиривать страсти, ибо любая новая вещь рождалась у них в бесконечных спорах: каждый вылезал со своим мнением. В концертах Олег участвовал нечасто. Его избрали секретарем школьного комитета комсомола — приходилось вникать и в жизнь Осоавиахима, и в дела пионеров, и в соревнование между классами за лучшую успеваемость, и бегать день-деньской не только по школе, но и к шефам на завод, и в горком комсомола. А кроме того, он нажимал и на свою «программу-максимум»: изучал немецкий язык, историю партии, конспектировал работы Ленина. Наши с ним прогулки стали редкими. Мне казалось, что он не дает себе и минуты свободной, чтобы забыть о Наде. Только Володька ухитрялся находить щель в столь плотных Олеговых днях и проникать в нее со своими бесконечными затеями. Он регулярно «выжимал» из Олега стихи для новых песен и сумел подбить его еще на одно нашумевшее в городе дело.

Как-то после особенно удачного концерта Володька, совершенно расчувствованный, обнял Олега.

— Эх, Олег, если б не ты…

— При чем здесь я! — запротестовал Олег. — Я в оркестре — ноль!

— Ты — магнит!

— Брось!..

— Какая лунища-то, а? — перевел разговор Володька. — Совсем как в тот вечер…