Мария Прилежаева - Удивительный год

— Когда живёшь среди рабочего класса, хоть частью живёшь, удивительно чувствуешь силу и значительность жизни. Я не говорю обо всех подряд рабочих, я говорю о рабочем классе, молодом, на который историей возложена миссия. А в то же время интересно, страшно важно и с каждым отдельно рабочим! Живые люди. Не отвлечённые понятия, а живые, очень разные, серьёзные люди. Ах, что-то запечалилась я.

— Это отъезд Проминских на тебя подействовал, — сказала мать.

— Конечно, подействовал. Хорошо, когда знаешь, зачем живёшь, когда перед тобой большая задача. — Надежда Константиновна подошла к ней, обняла: — Родная моя.

После чугуна с горячим картофелем у Сосипатыча Прошка через силу одолел пышку, подсунутую ему Елизаветой Васильевной. Допил чай. Перевернул чашку вверх дном, как приучила бабка Степанида, блюдя свои строгие правила. Положил на дно чашки огрызок сахару и подумал с грустью, что пора в Ермаковское. Сказал спасибо за чай, сказал, что ермаковские кланяются, здоровья желают, а ему, Прошке, нельзя ли перед уходом Владимира Ильича повидать?

— Важное дело? — спросила Надежда Константиновна.

— Нет, дела важного нет. Просто повидать.

Надежда Константиновна пытливо на него поглядела и, ничего не ответив, ушла в ту комнату, где Прошке быть не пришлось. Не пришлось увидеть конторку с перильцами и лампу под зелёным абажуром, всегда на одном месте, у перилец, в левом углу. Владимир Ильич работал каждый день допоздна. Светит в окно ночью зелёная лампа. Тысячи вёрст вокруг. Всё ночь, ночь. Всё Сибирь да Сибирь. Всё тайга. Одна горит зелёная лампа.

Владимир Ильич за конторкой писал. Остро отточенный карандаш без остановки бежал по листу. Надежда Константиновна знала его манеру писать. Быстро, быстро, быстро! Она любила его манеру страшно быстро писать. Когда любишь человека, всё любишь в нём.

Надежда Константиновна присела к столу. Там её дожидались переводы и рукопись книги о женщине-работнице, которую она с таким увлечением писала. Но сейчас она пришла не за тем. Кутаясь в пуховый платок, она облокотилась на стол, подпёрла подбородок ладонями. Владимир Ильич оторвался от листа.

«Ты вошла, милая, побудь здесь, погоди, надо кончить, не упустить одно важное» — сказал его взгляд, ласковый и ушедший в себя, в свою мысль.

Он снова писал. Надежда Константиновна думала о том, как он много работает. Слишком много! Стал плохо спать. Похудел. Нервным стал. Посреди разговора иногда оборвёт нить, умолкнет, молчит. Три месяца осталось жить в Шушенском. Три самых трудных за всю ссылку месяца! Вся его душа, весь его ум, всё его существо сосредоточились на ожидании будущего, теперь близкого будущего, чем ближе, тем нетерпеливее рвётся Владимир Ильич к практической деятельности, восстановлению и созданию партии!

То, что Владимир Ильич обдумывал сейчас и писал, были статьи для «Рабочей газеты». Это была газета, которую год назад на I съезде партии в Минске признали официальным партийным органом. Участники I съезда почти все арестованы. Полиция преследовала газету. Вышли только два номера. Окольными путями Владимира Ильича известили, что товарищи пытаются возобновить выпуск «Рабочей газеты». Он писал для неё. Может быть, не удастся опубликовать в «Рабочей газете» эти статьи. Но важно было их написать.

«Мы стоим всецело на почве теории Маркса: она впервые превратила социализм из утопии в науку».

Но, писал Владимир Ильич, «мы вовсе не смотрим на теорию Маркса, как на нечто законченное и неприкосновенное Мы думаем, что для русских социалистов особенно необходима самостоятельная разработка теории Маркса».

Владимир Ильич писал:

«В России не только рабочие, но и все граждане лишены политических прав. Россия — монархия самодержавная, неограниченная. Царь один издаёт законы, назначает чиновников и надзирает за ними».

То, что Владимир Ильич обдумывал и о чём писал в эти последние нетерпеливые месяцы ссылки, была программа политической борьбы рабочего класса. Против царя. Бесправия. Полицейщины. Эксплуатации.

За социализм. За новое общество.

В уме всё яснее рисовался проект Программы революционной рабочей партии.

Надежда Константиновна куталась в пуховый платок — так уютнее думать — и упорно, внимательно думала о том, что в планах и программе Владимира Ильича нет ничего фантастического. Никакой фразы нет. Всё реально, жизненно. И есть сила мечты. Разве идеал — это то, что никогда не сбывается? К чему идут, идут и никогда не приходят? Но убедительность Программы, которую для российской рабочей партии создавал Владимир Ильич, как раз в том, что она зовёт идти к реальному. Нам, людям нашего поколения, идти. Дойдём?..

Владимир Ильич оставил писать и подошёл к ней:

— Что, Надюша?

— Так, задумалась, — улыбнулась она. — Володя, а знаешь, там Прошка товарищ Прохор.

Прошка с первой встречи вызвал у них с Владимиром Ильичем симпатию. Владимир Ильич чувствовал, что парень тянется к ним, и, наверное, не уйдёт с пути, который искал в Питере ощупью, а сейчас всё сознательнее.

— Итак, учитесь? — спрашивал Владимир Ильич, выходя к Прошке. — Всерьёз? Ежедневно? Молодцом! Михаил Александрович Сильвин лекции о французской революции читает? Смотри-ка, Надя, как далеко наш товарищ Прохор шагнул! Вот вы рассказываете, товарищ Прохор, что и о философии на уроках толкуете? А знаете ли вы, какая разница между философами прежних времён и марксистами, философами нашего времени? Какая большущая и принципиальная разница!

Если бы Владимир Ильич думал, что Прошка, окончивший всего лишь четыре класса городской начальной школы в Подольске, предан не тому основному, что направляет жизнь передовых рабочих, а чему-то другому, бытовому, житейскому, он не стал бы с ним так говорить. Но Владимир Ильич чувствовал в нём отклик на свои сокровенные мысли. И потому он говорил с Прошкой о важном и крупном, самом существенном, что вытекало из его сегодняшней работы за конторкой, что отвечало раздумьям Надежды Константиновны. Он говорил о том, что философы прежних времён объясняли мир, а философы наших взглядов, нашего времени хотят переделывать мир. Вот в чём существенная разница. Мы поняли мир. Объяснили. И хотим переделывать.

— Я думаю, уже наше поколение — сказала Надежда Константиновна.

— Да! — подхватил Владимир Ильич. — Уже наше поколение, товарищ Прохор, а ваше тем более, идёт и дойдёт до цели. Добьёмся намеченного. Потому что знаем, чего нам надо: переделать мир. Страшно важно, товарищ Прохор, твёрдо знать это, уверенно знать! Не колебаться.

Прошка слушал. Понимал. В душе откликался.

Неизвестно, случится ли ещё приехать сюда, к Владимиру Ильичу, в село Шушенское. Осталось три месяца до конца ссылки. Так. Прошка понял. Мы хотим переделывать мир.