Сигизмунд Кржижановский - Воспоминания о будущем [избранное из неизданного : сборник]

Сперва к крестам прибивали гвоздями людей: говорят, среди людей попадались иной раз и боги. Затем, озолотив кровь на крестовинах, кресты подняли на купола. Чтобы увидеть их там, надо было подымать голову. Сначала подымали, потом перестали: некогда. Всем было ясно: металлические плюсы не умели ничего сложить , не знали, как соединить розные жизни в единую жизнь. Любовь как была неорганизованной и кустарной, так и осталась.

И вскоре люди, хоть под манишками у некоторых и прятался крестик, научились жить хоть и по соседству с крестом, но мимо него.

И только когда человека клали под дерн, а имя его — внутрь черной рамки, на газетный столбец, имя еще раз встречалось с крестом. Но его уже и не называли крестом, а — это знают старые наборщики — просто мертвым знаком. «Мертвый знак» ютился в свои последние предреволюционные годы в одной из квадратных клеточек шрифт-кассы и, как бы стыдясь самого себя, прятал свои черные крохотные крестовины внутрь ладошками сведенных круглых скобок. Так: (†). Затем скобки сомкнулись, и клеточка, что у средней планки шрифт-кассы, опустела: «мертвый знак» умер.

Над Москвой и сейчас еще нависло странное воздушное кладбище: 2000 мертвых знаков, угрюмо скрестивших свои крестовины над городом, живущим или мимо или прочь от них.

В Китай-городе есть ряд чрезвычайно странных храмов: например, Никола Большой Крест или та же Грузинской Божьей Матери; храмы эти строены в два яруса: сверху, в виде огромной каменной шапки, собственно храм , снизу — обыкновенный торговый подвал. Строителю нужен был крепкий и безопасный склад для его товаров, и, чтобы защитить свое добро «от дурна» (как отмечено в актах конца XVII в.), он прикрывал его сверху церковью. Презумпция: богобоязненный вор у богобоязненного строителя подвала-храма не украдет. Таким образом, то, небесное, с удобством было использовано для этого , земного.

Тут мы с вами, мой друг, у очень любопытной проблемы: сознание классифицирует вещи, предстоящие ему, на те и эти , на выключенные из органов чувств и на включенные в восприятие; эти вещи имманентны жизни, те — трансцендентны; эти — понятная, хорошо обжитая близь; те — туманная, недоступная даль.

Если классифицировать самые сознания, то окажется, что они сознают, в зависимости от своего типа , как бы в противоположные стороны. Одни сознания стремятся переставлять вещи из тех в эти ; другие — из этих в те . Если носителей сознания, то есть людей того или иного интеллектуального типа, я назову: ищущих претворить то в это— тов’этовцами , волящих же превратить это в то— этов’товцами , то с номенклатурой будет покончено.

Теперь о Москве: она всегда радела об этом , в ее московские стены включенном, строила только это лишь сверху, от дурна кое-как прикрыв тем , писала и пишет всегда «про это». Самый московский из московских писателей, живя в Замоскворечьи, гордился тем, что он открыл новую страну — Замоскворечье (А. Островский, т. I).

Все москвичи — природные тов’этовцы. Толстовцы, придуманные в доме № 21 по Хамовническому переулку, тоже не этов’товцы.

Стилосы и перья всех Плутархов обычно облюбовывали этов’товцев, героев, имевших силу обменять доступное «это» на недоступное «то».

Но если бы кто-нибудь захотел написать биографию наиболее последовательного тов’этовца, ему пришлось бы начать с посещения Семеновского кладбища: там, в третьем отделе пятого разряда, у главной аллеи кладбища может быть отыскана могила: черный горбатый камень, по камню четкими буквами:

При здоровой пище

Делайте движение на чистом воздухе.

Во время отдыха, то есть ночи,

Имейте спальню с открытым окном.

Перестаньте лечиться.

Бросьтесь в объятия природы

И

Будьте здоровы.

Я уважаю все цельное: у черного горбатого камня я снял шляпу.

Недаром духовник царя, старый московский поп Сильвестр, в своем «Домострое» учил, что «жить должно запасливо». Москва свято выполняет этот завет: внутри ее каменной скорлупы все, что ей нужно; ее orbi [58] Миру ( лат .). только для urbi [59] Города ( лат .). ; даже такие общие схемы, как схемы идеализма и материализма, в московской скорлупе обмосковились, из тех стали этими .

Писалось — сказать к примеру — о «школе московского идеализма», но меня сейчас интересует не дом на Моховой, а древний Кремль и посад; не последышные, тронутые германизмом философские схемы, а примитивные, времен Калиты и преподобного Сергия, Иоанна IV и Василия «блаженненького», идеализмы и материализмы.

Первоначально в эллипсическом обводе общей Кремлевско-китайгородской стены все тесное пространство этой перво-Москвы было поделено восточной стеной Кремля как бы на два полугорода: Кремль и посад. В Кремле строились церкви и казармы; в Китай-городе (посаде) — лавки и склады. В Кремле встречались солдаты со священниками; в Китай-городе — купцы с покупателями.

Я утверждаю: идея о бессмертии практически наиболее необходима солдату . Легко отдать эту жизнь можно лишь в обмен на ту . Правда, усложняющемуся и утонченному созданию идея борьбы за свое , переживающее погибших, дело может заместить идею личного бессмертия. Но для ландскнехта — человека профессионально продающего жизнь, или для московского стрельца, который должен был умирать за чужое дело , этого недостаточно.

Поэтому рядом с казармой, стена к стене, строится церковь; поэтому русский дореволюционный солдат получает: 75 коп. плюс гарантированное бессмертие.

Недаром империализм, организованная солдатчина, не может без идеалистической идеологии. Так и возник (даю лишь беглую схему) особый кремлевский идеализм .

Но рядом с ним, через стену, из века в век креп тоже особый китайгородский материализм : если солдат был крепок верой в свою неуничтожимость, верой в бессмертие, которое, возникнув как идея, ведет за собой и все идеалистическую триаду (бессмертие души — свобода воли — бог), то купец ничего и никак не может без веры в вещь , в те чисто материальные предпосылки, которыми и определяется, сколько он, купец, «стоит». По свидетельству иностранцев — Олеария, Герберштейна и Корба, собственники шестисот-семисот китайгородских лавчонок были прирожденными купцами и маклаками, то есть вещниками, и так знали и умели подать и продать ту или иную вещь, что даже опытнейшим иностранным торговцам трудно было состязаться с ними. Огромные толстостенные склады Китай-города строились не для хранения «феноменов мозга», «призраков», «инобытия духа» (так определяют материю идеалисты), а для самой настоящей материи , на вещи раздробленной. Никто не запирает «феномены мозга» на тяжелые висячие замки с двойным защелком.