Арнольд Каштанов - Заводской район

Тоня слушала невнимательно. Она не любит рассказы о чужих несчастьях. В рассказах мир всегда, кажется ей, выглядит более не­справедливым, чем увиденный собственными глазами.

Оля первая услышала, что пришли Аркадий и Лера. Она помча­лась к ним за своей данью — знаками любви. Аркадия, правда, она стеснялась. Он и сам всегда стеснялся детей, потому что побаивался их и не умел находить с ними нужный тон. Прижавшись к тете Лере, Оля ерзала, не глядя ему в глаза. Он пощекотал ее шейку, и она глупо за­хихикала.

Бабушка кормила Олю перед телевизором, а детям своим накрыла на кухне. Тоня сидела с ними.

— Где Степа? — спросил Аркадий.

— Не знаю.— Тоня беззаботно пожала плечами, не желая заме­чать взгляда Леры.— А вы где были?

— Аркадий меня в кино водил, бедняга.

— Тоня, какую мы страсть сегодня видели!

— Аркадий,— сказала Лера.— Тебе не кажется, что над этим слишком легко смеяться?

— Сестренка,— посоветовал Аркадий,— ты всегда смейся, когда это легко.

— Да жалко время тратить. Хочется иногда и поплакать. Правда, Тоня?

— Не знаю,— сказала Тоня.— Как-то все некогда.

Сегодня она не могла относиться к Лере как всегда. Лера это поняла и виновато на нее посмотрела. Аркадий тоже что-то понял и сказал:

— Слезы теперь подорожали.

— Бог с ними, со слезами,— сказала Тоня.— Что это вы за разго­вор затеяли? Мне уже идти надо, Ольке спать пора.

— Балует папа Ольку,— сказала Лера.

— Ну и что? — Тоне все время хотелось противоречить.— Меня тоже баловали — и ничего.

— Я люблю разбалованных людей,— сказала Лера.— Но только разбалованных в детстве, не позднее. Правда, смотрю я у нас в саду на детей, и кажется — все разбалованные, как они жить будут?

— Чего ты боишься? — сказал Аркадий.— Это только со страха так кажется. Ты у нас герой, тебе ли бояться?

— Ну да, герой. Чуть что не по мне, сразу тебе звоню — и в кино... Сегодня меня один родитель довел. У нас фортепьяно настраивали, я от нечего делать пошла в старшую группу, рисовала им акварельки. А он за сыном пришел. Немолодой уже, габардиновое синее пальто, серый каракулевый воротник. Воспитательница ему говорит: «Ваш мальчик игрушку сломал, там гвоздями надо сбить, у нас молоток есть, вы сделали бы». А он ей: «У вас же плотник есть». Она говорит: «Плот­ник всегда занят, у нас всегда отцы игрушки чинят, если могут». А он уже вообще понес чепуху. Сад, говорит, государственный, и ребенок мой государственный. Наверно, двадцать минут сын одевался, и двад­цать минут он спорил. А там и работы-то для мужчины — два раза молотком стукнуть. Понимаете, у него тоже есть принцип. Ему не­трудно починить, но ему важна справедливость. И мне отчего-то так страшно стало, я бросилась звонить Аркадию — и в кино.

Аркадий и Тоня рассмеялись.

— Ты не думай, Тоня, ему ведь тоже фильм понравился. Он толь­ко делает вид, что не верит...

— В страсть?

— Ну, Аркадий...

— Страсть — это тот же голод. Восхвалять его могут только объевшиеся. Лечение голоданием.

— Твоя беда, Аркадий, что ты считаешь себя обязанным быть счастливым.

Вошла мать и сразу стала рассказывать про соседку. Аркадий пытался перебить ее. Зачем рассказывать такие вещи при Лере? Она пугается, и потом целый вечер нужно потратить, чтобы ее развеселить.

— Я бы на ее месте давно его бросила,— сказала мать,— чем так-то мучиться. Да и деньги он никогда домой не приносит, наобо­рот, еще с нее тянет.

Тоня пошла одевать дочь.

2

Зимой Тоня договорилась с одним маляром, чтобы сделал в апре­ле ремонт. Маляр явился в срок, а она раздумала: на две недели стане дом нежилым, Степан совсем в нем бывать не захочет. С ремонтом надо потерпеть.

Степан любит Олю. Если Оля не удержит его дома, ничего не по­может. Тоня взяла на воскресенье билеты в кукольный театр и попро­сила Степана:

— Сходи ты с Олькой, у меня стирки полно.

Отец и дочь вернулись из театра довольные. Степан пообещал Оле каких-то чертиков смастерить, весь вечер они вдвоем рисовали, клеили.

Может, все обойдется. Надо только выдержку иметь. Никаких разговоров и упреков. Она вообще ничего не знает.

Она старалась оставлять мужа и дочь вдвоем, но не слишком дол­го, а то ему надоест. Оля, умница, как будто понимала, что от нее тре­буется: вдруг попросила купить шашки. Оказывается, у них в саду два вундеркинда без конца играют. Глядя на них, и Оля ходам научи­лась. Тоня на следующий день принесла шашки и доску, Степан три дня подряд никуда не выходил и играл с девочкой. Задумал ее и в шахматы учить. Тоне стало казаться, что она снова любит его.

В чем он виноват? Мужчина интересный, конечно, девушки лип­нут. Кому это не понравится? Та, продавщица, скромненькая, наседистая, конечно, у них ничего серьезного нет. Просто ему приятно, что свеженькая девушка влюбилась, а серьезного ничего нет.

Мужу должно быть хорошо дома. Его должно тянуть домой.

Тоня купила себе халатик, такой дорогой, раньше ни за что не ре­шилась бы. Красивый и очень ей подходит. Яркий, пушистый — япон­ский. Когда его бросишь на спинку кресла, в комнате веселей. И еще купила ночную сорочку. Немецкую, затейливую, с цветочками и рюшечками. Дороже приличного платья эта сорочка, уже в самой доро­говизне было что-то смущающее.

За собой тоже надо следить. Отмыться под душем от литейной копоти — это для женщины мало. Хорошо, с волосами ей повезло, на них время тратить не надо. А вот руки совсем никуда не годятся. Тоня стала бывать у маникюрши.

Как-то вечером возилась она на кухне: у женщин в бухгалтерии списала рецепт какого-то пирожного, теперь раскатывала тесто — в переднике поверх японского халатика, надушенная... Степан забрел, разыскивая газету, и наконец заметил:

— Что-то ты в последнее время все прихорашиваешься? Хотел бы я знать, для кого ты стараешься?

Говорил шутливо, но смотрел внимательно. Неужели ревнует? Это даже удачно получилось. То ли она читала, то ли по телевизору видела, как женщина удержала мужа, заставив его ревновать. Но рев­ности его хватило лишь на этот вопрос. Неужели ревновать нельзя? Она перебирала в памяти всех знакомых мужчин. Действительно, рев­новать не к кому.

Еще не так давно ей приятно было услышать вопрос: «Кто вы?» Приятно было лукаво сказать: «Угадайте». «У вас такие тонкие пальцы, сильные, гибкие пальцы музыканта, в вашей речи, в ваших движениях живет скрытый ритм музыки.. Я угадал?» — «Нет...» И вдруг тот болван в поезде: «Эта девушка — инженер, цеховой ин­женер, технолог или мастер, я прав? Я сам тридцать лет на производ­стве». Как скромно он прятал самодовольство — прав! Он ждал на­грады за свою принципиальность — изумления, восхищения... Дур-рак!

После ужина Степан тщательно оделся и собрался уходить. И тут — как она потом проклинала себя за эту глупость! — Тоня взбунтовалась. Остановила его у двери: