Арнольд Каштанов - Заводской район

Приподнятость духа после футбола не оставляла Степана. Он на­бросился на еду и, добавляя в тарелку из кастрюли тушенную с кар­тошкой говядину, сказал:

— Милка, ты гений.

Милка суеверно боялась незаслуженных похвал и возразила:

— Чего там..

Она ела очень мало. Положила себе две ложки, причем постара­лась, чтобы не было мяса, а одна картошка.

— Фигуру испортить боишься? — пошутил Степан.

Милка неловко рассмеялась и покраснела.

— Я, пока сготовила, напробовалась,— объяснила она.

Потом она убирала со стола, а Степан откинулся на тахте, при­жался затылком к обоям и вспомнил:

— Я получку принес. Возьми в пиджаке в кармане.

Мила промолчала, с горкой посуды ушла на кухню. Лазить в чу­жие карманы она не приучена. Степан отодвинул стол к середине комнаты, выложил на него деньги из пиджака. Потом сам разложил постель, разделся и лег. Ожидая Милу, развернул газету. Сначала про­читал на последней странице о спорте, от конца добрался до первой страницы. Он чувствовал себя молодым, сильным и не похожим на других.

Он сказал Костику: «Я на все пошел». Это было 1 Мая, они с Ми­лой отмечали праздник вместе с хозяевами. Женщины остались смо­треть праздничный «Голубой огонек», а они с Костиком вышли на кухню размяться после тяжелой еды, покурить и поговорить. Степан тогда расчувствовался, обнимая, довел Костика до кухни, поглаживал по спине. Костик предложил «Приму», Степан щелкнул зажигалкой, затянулись, и захотелось все рассказать.

— Мать с отцом перестали меня признавать,— сказал Степан.— Дочка у меня. Думаешь, я про нее не вспоминаю? Но у нас с Милкой любовь. Надо же и для себя пожить, верно? Смотри, вот уже лысина намечается. Я квартиру кооперативную оставил, все оставил. С одним чемоданчиком ушел. Все это добро, всякие удобства — все это мещан­ство, Костик. Засасывает это человека. Я для жены был вещью, просто вещью. Без души. И она для меня. Никаких общих интересов. Милка ведь не такая уж красавица, верно? Верно?

Костик не пошевелился, не понял, что ждут его ответа. Он сидел на табуретке, из уважения к серьезности разговора опустил голову на грудь и печально стряхивал пепел между колен на пол. Степан до­бился, чтобы он сказал: «Верно».

— ...не такая уж красавица, но у нее есть душа. Мы ж друг друга без слов понимаем, потому что любим. А всякие там вещи, гарниту­ры — это все мещанство...

— Ты простой парень,— ответил Костик,— простой, весь как есть. Я уважаю простых. Вначале я подумал, знаешь... ты только не обижайся... думаю, стиляга такой, знаешь... Все на вы, всякие там... Ты не обижайся.

— Да чего там обижаться, ты говори.

— А ты совсем простой. Я, между прочим, такое не каждому ска­жу. И бабу мою на мякине, ее, знаешь, не проведешь, так она тоже говорит: ты человек. Ты не обижайся. А Людмила твоя, она, между нами, девка отличная, но ей палец в рот не клади. Она постоит за се­бя. Я таких девок знаю. Она в тебя вцепится, не отпустит, свое возь­мет. Заметь, как на кухне, это я не в обиду, к слову, заметь, она сра­зу — столик наш в сторону, свой поставила, эта конфорка твоя, эта моя... Молодец. Она за тебя десять шкур своих отдаст, но ты всю жизнь... ты только, Алексеич, не обижайся... ты всю жизнь будешь под ней. Я ведь что думаю, то и говорю...

Нет, никто не поймет Степана.

Милка вернулась из кухни с посудным полотенцем на плече, за­метила деньги на столе, пересчитала их и часть положила в плоскую коробку из-под шоколадного набора — на жизнь, а часть — в жестя­ную банку от леденцов — на телевизор. Обе коробки засунула на пол­ку шкафа под белье. Она уже истратила на мебель все свои сбере­жения, а когда Степан предложил достать деньги на телевизор в долг, отказалась с необычной твердостью. В долг да в кредит она не берет.

— Милка-копилка,— пошутил, складывая газету, Степан.

Ему показалось, что она обиделась, и он поспешил ее разве­селить:

— Как, Людмила Ивановна, хотите реванш?

В прошлый раз она проиграла. Они играли в дурака. Если Мила проигрывала, Степан целовал ее правую руку, если выигрывала — левую. Мила волновалась, хотела выиграть.

Степан лежал под одеялом, Мила сидела на краешке тахты и раз­давала карты. Она трижды подряд проиграла и, отдавая Степану правую руку в третий раз, почти легла на постель. Потом она высво­бодилась, быстро собрала колоду и в чулках пошла гасить свет. Степан подумал, что надо было бы принести провод и приспособить так, что­бы свет выключать, не вставая с постели. Он любил придумывать та­кие усовершенствования и дома понаделал их немало и всегда акку­ратно и красиво, потому что назначение вещи все-таки имело для него меньший смысл, чем сама вещь, сделанная аккуратно и красиво. Сте­пан видел в темноте силуэт Милы и опять сознавал себя молодым, и не было чувства, вдруг нахлынувшего в середине жизни и замутив­шего чистую его душу,— чувства невозвратно исчезающего времени и упущенных возможностей, чувства, которое приговорило без­заботного Степана к необычным для него поступкам, показавшимся одним блажью, другим — уязвленным самолюбием, а третьим и ему самому — любовью.

Глава пятая

Антонина Брагина

1

Была середина мая. Зелень на деревьях быстро густела, теряла солнечно-желтый глянец и насыщалась серебристыми и темными тонами. Листья на липах вокруг цеха зеленели раньше, чем на уличных, — они как будто спешили совершить свой круг, пока в середине лета не начнут желтеть под слоем литейной пыли. Тоня глядела на них с неотвязной своей мыслью о ремонте. Впервые в жизни она начала замечать оттенки зеленого цвета, удивлялась их бесконечному разно­образию в траве и деревьях и искала свой оттенок для кухни, прики­дывая, сколько крона лимонного нужно смешать с окисью хрома.

Степан вспоминался без острой боли, заслонялся усталостью и за­ботами о красках, шпаклевке, о тысяче мелочей. Тоня угадала себя. С ядом горя она справляется без участия сознания, только нужно отвлечь его на время, пока совершается эта подспудная работа.

Квартира пропахла сыростью, пустые полы покрылись белыми следами. Накрытая тряпками мебель громоздилась посреди комнат. Тоня спала теперь вместе с Олей среди узлов и вороха одежды в ма­ленькой комнате дочери.

Маляр и его помощник побелили потолки, развели всюду грязь и исчезли, оставив инструмент. Два дня Тоня их прождала. Потом реши­ла работать сама. Приготовила клеевую краску, присоединила к пыле­сосу пульверизатор и выкрасила стены. Покрыла белой эмалью окон­ные рамы. Теперь все ее разговоры в цехе и со знакомыми были о том, где достать то белую эмаль, то пигмент, то плиточный клей. Каждый вечер она надевала джинсы, старую рубаху Степана, повязывала голо­ву платком и принималась за работу. Такой и увидела ее свекровь.