Михаил Никулин - Повести наших дней

Полина ласково шутит:

— Значит, про красивую женщину хорошо помнишь, а про письмо память отшибло?

Тит Ефимович отмахивается сильно похудевшей рукой. Полина целует эту руку и успокаивает его:

— Ты не падай духом. Ты только выздоравливай. И красивые тоже не будут от тебя отворачиваться. И я тебе дозволю сотню самых красивых перецеловать. Поставишь их в шеренгу — и чмокай себе в удовольствие.

Оба вытирают слезы тихого смеха. И вот еще один повод обменяться веселыми улыбками: Полина высказывает сожаление, что Титу не довелось видеть, как Матрена, прочитав письмо Прибыткова, сначала ухарски отплясывала, а потом горько расплакалась. А утешила себя словами: «Дорогой Яша, будешь любоваться на меня с правой стороны. Она осталась неповрежденной. А левую буду держать в затемнении».

От Полины, от Евдокии Николаевны — матери Матрены, Огрызков узнал про горькую историю бывшей жены Прибыткова, наказанной за женское кокетливое своеволие…

В свое время Матрена рванулась к Косте Кустову. Она решила, что самое заманчивое — прожить жизнь в свое удовольствие, и поверила, что с Костей Кустовым помех для этого не будет. Ведь это он, а не кто другой разглядел и оценил ее женскую красоту.

…В разгар лета началась эвакуация раненых из областной хирургической больницы. Тех, кто нуждался в курортном «долечивании», отправили в Закавказье…

Молодые врачи областной хирургической больницы Константин Кустов и Матрена Струкова (в ее документе об окончании института стояла эта фамилия), сдав больных врачам курорта, поездом возвращались в свой город. Часть пути они уже проехали в полутемном, тесном вагоне. Проникать в него дневному свету мешали и полосы бумажной оклейки на окнах, и лесистые горы, обступавшие дорогу с обеих сторон. В вагоне сразу посветлело, как только горы, что с левой стороны, остались позади, и перед окнами расступилась широкая синева моря… Пассажиры оживленней заговорили, сильней запахло ремнями, сапогами, ведь большинство были люди военные.

Константин не отрывал глаз от моря и все рассказывал Матрене, в каких местах побережья он побывал. Хвалил эти места за их своеобразие, но не забывал подчеркнуть, что лучшего места, чем городок М., он не знает. Там у него хорошие знакомые — обстоятельные люди… У них он жил на квартире. У самого моря, на окраине города.

— Мы этот городок уже проехали? — спросила Матрена.

— Часа через три будем проезжать. Покажу тебе его.

Но до городка М. они не доехали. Поезд задержался на одной из станций. Пассажирам было объявлено: где-то впереди фашисты с самолетов повредили мост через горную речку, на отдельных участках разрушили полотно дороги. Точно никто не знал, сколько еще тут простоит поезд. Военные пассажиры, которых торопили их дела, узнали лишь то, что к станции, где можно будет пересесть в другой поезд, надо идти только правой лесистой, горной стороной. Идти с предосторожностью…

Костя без толку суетился, несколько раз бегал на вокзал… Вернувшись, он сказал Матрене:

— Какая-то чепуха! Толком никто ничего не знает!.. Уверен, что паникерства тут хоть отбавляй!.. Побегу опять за новостями!

Матрена будто не слышала его слов. Широко раскрытыми глазами она провожала военных, в суровом беспокойстве уходивших в горы с автоматами за плечами.

Матрену все больше томило предчувствие чего-то недоброго.

Снова с вокзала вернулся Кустов и стал успокаивать ее:

— Упорно болтают, что «они» высадили где-то десант. Но, во-первых, этот десант очень маленький, и, во-вторых, «они» высадили его не меньше как в сорока километрах отсюда… Ликвидируют его — и нам семафор открыт… Да чего ты все молчишь? Хоть слово сказала бы…

Когда на станции не осталось никого из военных, когда и гражданских пассажиров сильно поубавилось, Матрена спросила Костю:

— А до твоего городка М. далеко отсюда?

— По железной дороге — двенадцать километров, а низом, по берегу моря, — и того меньше.

К их вагону подошел Сергей Григорьевич Бубликов, которого на работе в больнице сокращенно, но с уважением называли просто Григорьич. Он был административно-хозяйственным работником больницы и отвечал за отправку больных в курортную лечебницу. К нему и обратилась за советом Матрена:

— Григорьич, а что, если нам всем троим берегом моря отправиться в городок М.? До него не больше десяти километров. Там у Константина хорошие знакомые. У них можно переждать…

Пока Матрена говорила, внимательно слушавший ее Григорьич, кося плечи, все переступал с ноги на ногу: еще с гражданской войны, когда белые ранили его в левую ногу, эта нога стала короче правой на целую четверть.

— Матрена Васильевна, доктор Струкова, поглядите, — сказал Бубликов и снял кепку со своей коротко остриженной головы, — поглядите, сколько седины мне навтыкали годы. Много раз приходилось обдумывать всякие трудности, но сейчас я, не задумываясь, пошел бы по той дороге, по какой ушли наши военные. Однако моя нога ненадежна и на ровной дороге…

Он помолчал, собираясь с мыслями:

— С вас, Матрена Васильевна, я не требую того же самого. Если решите берегом идти туда, куда думаете, — счастливой вам дороги. А если, паче чаяния, возникнут самые опасные трудности, тут уж вы сами от себя потребуйте быть такой, какая вы есть и какой всегда должны быть…

Затуманенные годами, трудной жизнью глаза Бубликова смотрели на Матрену и ждали ответа.

И она ответила:

— Григорьич, я вас хорошо поняла. И обещаю вам…

— Вот-вот, — одобряюще кивнул Бубликов и, собираясь уходить, надел кепку.

С сердитой обидой Кустов спросил его:

— Я, по-вашему, — пустое место? Мне вы — никаких пожеланий?..

Григорьич ничего ему не ответил. Он спокойно сказал Матрене:

— Что помехой может оказаться в дороге — оставьте в вагоне, там, где мои вещи. Налегке вам будет удобней. Ну а я пойду в вокзал. Там есть товарищи, которые больше осведомлены обо всем. Они должны указать таким, как я, что́ им надо делать. Может, и мне найдут посильное дело…

И он, проваливаясь левой ногой, раскачиваясь, как маятник, направился к вокзалу.

— Хромой политнаставник. Подумал бы о своей безграмотности, — послал вслед ему Кустов.

Матрена со вздохом спросила:

— А кто сам ты, Кустов?.. Дорогой об этом подумай.

Ночное море шумело и шумело. Они, двое, шли и шли то по песчаной, то по каменной ровной дороге, пролегавшей или совсем рядом с морским берегом, или чуть подальше от него. Звезд над морем было мало. Висели они низко и светили робко и подслеповато.

С правой стороны, со стороны гор, порой доносились винтовочные выстрелы, короткие автоматные очереди. И выстрелы, и автоматные очереди внезапно возникали и так же внезапно затихали. Изредка над лесистыми горами взлетали ракеты.