Михаил Никулин - Повести наших дней

Матрена и Костя шли молча. Раздражение к Константину, возникшее еще на станции, не проходило.

Уже в предрассветный час Кустов сказал:

— Но вот мы и пришли… Отдохнем немного вон в той лощинке. Потом на восходе солнца я пойду на разведку, а ты меня подождешь… Нет, — немного подумав, сказал он, — лучше будет так: не я вернусь за тобой, а ты иди прямо на пляж — там я тебя ж встречу. Ведь мои знакомые живут рядом с пляжем.

— Хорошо, я все поняла, — ответила Матрена. — А сейчас я хочу спать.

В лощинке они улеглись порознь. Глубокое, еще не осознанное недовольство разделило их. Они не знали — надолго ли?..

Матрена под неумолчный шум моря засыпала с мыслью: «Кажется, мне недостает совсем малого, чтобы взбунтоваться против Кустова и сказать ему последнее: «Ты совсем не тот, кем я тебя считала». Но тут же допускала другую мысль: «Там, на станции, Константин вел себя как мальчишка. Но, может, одумается, поймет…»

А Кустов думал иначе: «Матрена немного по-бабски похандрит, а потом в знак признания своей вины, не говоря ни слова, улыбнется… Ну, а если… будет по-иному, придется поставить ее на место, чтобы в другой раз не переступала границ…»

Их коротким размышлениям положил конец неумолчный, усыпляющий шум моря.

…Матрена проснулась тогда, когда солнце, уверенно поднявшись, осветило приморский мир с присущими ему красками. Ее часы показывали восемь. В полукилометре белели снежной белизной окраинные домики городка М. Кустова не было.

Она взяла небольшой, легкий чемоданчик и поспешила туда, где условилась встретиться с мужем. Она увидела его издалека. Он сидел на пляже и махал ей шляпой. А через десять — пятнадцать минут и она сидела с ним рядом на песке и слушала:

— …Фаина Платоновна сейчас убирает в комнатах. Велела немного подождать тут… Управится — и пришлет за нами внука. Правда, она была какая-то странная, разговаривала через чуть приоткрытую дверь, но меня узнала. Значит, все будет в порядке…

Внук Фаины Платоновны принес им недобрые вести. Рыжеватый двенадцатилетний мальчик, опаленный солнцем до чугунной смуглости, часто моргая голубыми, обесцвеченными до белизны глазами, говорил сбивчиво, неспокойно:

— Бабушка сказала, что к нам нельзя. Что и тут вам тоже небезопасно… Бабушка велела… велела вам не быть на виду… пока «они»… Еще вчера десантом «они» захватили город… Да вон двое уже идут сюда… Ну, я пошел, не хочу встречаться с ними. — И побежал домой.

— Я тоже не хочу с ними встречаться! — испуганно и сердито заявила Матрена. — Я не хочу, чтобы они меня обозревали! — Она поспешно привела свою одежду в строгий порядок, скрыв оголенные плечи и ноги, которые грела на солнце.

Кустов усмехнулся трусливо и нагловато:

— Правильно сделала… Теперь ты куда дальше от них… Теперь уж только мне придется быть с ними в контакте. Не вздумай по-дурацки вмешаться в наш разговор.

Два немецких офицера весело шагали по песку пляжа к берегу моря. В нескольких шагах от Кустова и Матрены они проворно стали раздеваться. Запросто спрашивали у этих русских:

— Коспода, тут не есть опасно купать себя?..

И пока раздевались, хоть и с большими затруднениями, но сумели объяснить Кустову, что они — с доверием к тем русским, которые не прячутся, спокойно встречают их.

Матрена наблюдала за Костей и все больше удивлялась, что в лице его, в глазах, во всех движениях выражалась ласковая угодливость. Он указывал офицерам, где лучше входить в море, где нет ракушек и камней, а дно ровное… Немецкий он знал плохо, поэтому усиленно помогал себе при разговоре движением рук, улыбками, покачиванием головы.

Офицеры купались шумно, весело. За купанием успели пригласить Кустова и его фрау в гости, в гостиницу «Горный тур», в тринадцатый номер. Они высказали сожаление, что для фрау у них нет шоколада и шампанского.

— Я знаю, где это достать! Я достану!.. Буду ждать вас у гостиницы! Жену оставляю вам заложницей!..

В шутку или просто для веселого словца офицеры пояснили, что «заложница» им очень нравится, что они заранее благодарят его за услуги.

Все, что делал, как себя вел Кустов, Матрена не могла осмыслить. Она задавала себе вопросы: неужели он оставит ее с «ними» и не скажет, как же быть ей?

А он и в самом деле ничего ей не сказал. Он уже побежал, оглянулся, приветливо помахал рукой, только не ей, а фашистским офицерам.

…Когда офицеры, оживленно болтая, поочередно поддерживая Матрену под руку, вели ее от берега моря в город, она мучилась в догадке: «Будет ли Кустов у гостиницы «Горный тур»?»

Там его не оказалось.

«А может, он ожидает меня в тринадцатом номере?» — подумала она и, не слушая ласковых слов ухажеров, вошла с ними в коридор гостиницы.

В тринадцатом номере Кустова не было…

Улыбаясь, офицеры спросили: надо ли ждать ее мужа? Она твердо сказала: «Не надо» — и села на диван.

Теперь офицеры, уже весело смеясь, пододвинули стол к дивану, а сами сели на стулья. Они сказали, что за трусливого мужа пить не будут, а вот за нее готовы выпить.

Матрена заявила, чтобы они пили за свое, а она выпьет тоже за свое… Бледная и строгая, она выпила водку с вызывающей жадностью и сразу же попросила налить еще. И третью она выпила, чтоб скорей залить больную обиду: тот, кому она «назначила» такую высокую цену, оказывается, не стоил и ломаного гроша…

Офицеры-завоеватели по-своему расценили поведение дамы-гостьи. В полупьяном веселье со словами «браво» они запросто клали руки на плечи Матрены. Она методично и молчаливо снимала их с плеч, снимала так, как снимают все, что мешает думать. Офицеры решили, что в их «интересах» ее надо посильней напоить. Предложенные рюмки Матрена отодвигала с той же упорной молчаливостью.

Офицеры заскучали. Один из них ушел. Тот, что остался с Матреной, вызвал солдата и велел убрать все со стола. Этот равнодушный, заспанный солдат, видимо, хорошо знал, что ему надо делать: на круглом столике он зажег крохотный ночничок, а большую лампу, светившую сверху из-под абажура, погасил и, выходя, щелкнул замком.

В запертом номере скоро началась безмолвная и долгая возня. Она усиливалась и усиливалась… и скоро стала хорошо слышной каждому, кто мог появиться в длинном коридоре. Солдат сидел около тринадцатого номера, прислушивался ко всем звукам, которые оттуда долетали. Вид у него был настороженный, и он часто поглядывал на свои часы.

Когда из номера донесся до него гул сваленного стола и еще какой-то треск, он быстро подошел к двери, постучал в нее. Из-за двери послышалось: «Я-я!» (Да-да!) Солдат сноровисто повернул ключ. Дверь распахнулась. В номере — тишина и густой мрак, которого не мог осилить маленький ночник.

…Из номера Матрену вытолкал солдат. Своими неласковыми толчками он точно указывал, куда ей надо идти. И Матрена, как лошадь под вожжами, прижимая окровавленный платок к левой щеке, очутилась на улице.