Иван Арсентьев - Суровые будни (дилогия)

— Не растут перья? Ишь ты!.. — удивился Оленин и, представив себе полчища голых птиц, усмехнулся. Но тут же сообразил, что веселость его вовсе неуместна, добавил серьезно: — Придется, значит, специалистам еще один вояж совершить к герру Бельцу... Докопаться до слона...

— К Бельцу сейчас незачем ездить. В совхозе «Яготинском», возле Киева, наладили уже производство. Со временем съездите, посмотрите. А пока давайте разворачивайте то, что задумали. — К вам я приеду обязательно, — заверил он еще раз и показал пальцем на отмеченный листок настольного календаря.

Что Чесноков, что Трофимов — оба мужики прижимистые и хитрые, умудрились соорудить большущий пруд и не заплатить при этом ни копейки! Довольные, краснобайствовали: во мы какие! Расходовались, мол, лишь на угощение бульдозеристам из конторы бурения. Ну, там еще дизельное топливо, разумеется, техническое масло, ну и прочий гарнир...

В день возвращения председателя колхозники долго не расходились, беседовали о всякой всячине, текущих делах, наряде на двадцать тысяч утят, добытом председателем. Кто-то вслух удивился, почему главный, можно сказать, заправила всего дела, Марина Глазкова, отсутствует? Кому-кому, а ей-то уж следовало бы поинтересоваться...

Трофимов предложил вызвать ее немедленно, но Оленин отсоветовал. Будет и завтра достаточно времени.

Мало-помалу люди разошлись, в конторе осталось несколько правленцев, узкий круг, мозговой центр, так сказать, звено управления или, как там еще... Оленин спросил, потягиваясь и расправляя плечи:

— Ну, а еще что у вас хорошего?

— Дом закончили, — ответил Трофимов. — Дементий Яковлевич занял уже свою половину, другая — ждет вас.

— А кроме благоустройства?

— Особо хорошего нет. Вот разве только, что в скором времени Трындова — того... — показал рукой Чесноков.

— Неужели — того?..

— Угу... Упорно поговаривают, что будет переизбран. В связи с реорганизацией управления сельским хозяйством...

— Ну, это еще бабка надвое гадала... Вполне может остаться.

— И пусть остается. Секретарь, каких поискать! Как так? Чем хорош? Да хотя бы тем, что работать почти не мешает! Разве этого мало?

— Ежели с таких позиций, то конечно...

— Куда его денут? Огурец старый, зато номенклатурный...

— Такого номенклатурного на булавку бы, да в музей! Самое место...

— Э-эх, братцы! Еще неизвестно, кто придет на его место. Куда дышло повернет?

Разговор прочно съехал на тему, взволновавшую в те дни всех колхозников. Что принесут производственные управления? Куда повернут жизнь? Вперед ли толкнут или только наплодят сельских чиновников? Никто толком не знал сути предстоящих реформ, но, и не зная, все их жаждали, надеялись и опасались. Происходило что-то похожее, как если бы изнуренные жарой люди ждали, ждали благодатного дождя и вдруг увидели большое облако. Увидели, обрадовались и тут же с опаской подумали: а не грозовое ли оно?

Уж Оленин и не рад был, что затеял этот разговор на ночь глядя. Ему хотелось уйти домой пораньше. Дорога тяжелой не была, он не устал, но весь вечер почему-то был (как пишут в книжках) подобно натянутой струне... Ему показалось, что Марина отсутствует неспроста. Но почему? Просто в голове не укладывалось, чтоб она да осталась безучастной к делу, инициатором которого была, по сути, сама. Значит, есть какая-то другая причина? Возможно, ей хочется поговорить обо всем с ним с глазу на глаз? Возможно, она надеется, что он сам догадается и зайдет к ней?

И как только он так подумал, предположение тут же перешло в уверенность: да, конечно же, она его ждет!

Раньше такое ему в голову не приходило, а тут...

Правда, раньше тоже наплывало иногда смутное ощущение, словно его где-то ждут, не то думают о нем. По то неопределенное ощущение никогда не переходило в уверенность, оно скорее напоминало что-то похожее на тоску по призывному рокоту самолетов из глубин неба... Но что в том удивительного? Кто полюбил небо, тот навеки останется его пленником... А сейчас не то.

Помнится минувший месяц... Тогда тоже беспокоило что-то. Какие-то смутные отзвуки или тени чего-то затаенного. Да, вспомнил! Они напоминали ему как бы живой ручеек под толщей лежалого снега. Журчат и журчит. Сверху вьюги свирепствуют, мороз корежит, а он, знай свое, — журчит...

Помнится и другое. Длинные зимние вечера в институтской библиотеке, в общежитии. Ночные бдения с учебниками вдруг прерывались мыслями о Марине. Но все это были лишь смутные отзвуки не менее смутных ощущений... И только сегодня, сейчас, это вдруг приняло реальные очертания.

Оленин решительно встал, взялся за шапку.

— Пожалуй, пора, товарищи... Скоро полночь на дворе...

Правленцы задвигались, начали собираться. Вдруг извне к ним проник какой-то шум. Что-то глухо громыхнуло за стеной. Зычный голос... Топот ног... Распахнулась дверь, и двое, запорошенных с ног до головы снегом, ввалились в помещение.

Правленцы молча уставились на странную пару. Один из них, сграбастав за шиворот другого, раскачивал из стороны в сторону. Ватник на другом расстегнут, пуговицы выдраны с мясом. По засаленному пиджаку и грязному шарфу не трудно узнать Пырлю. Сгорбившись, держит в руках свои штаны, раздутые вширь, и часто, хрипло дышит. Второй смахивает с лица рыхлую корку налипшего снега — это Битюг.

— Вот, накрыл... Получайте! — рявкнул он и тряхнул Пырлю так, что тот не удержал в руках пояс, выпустил.

Штаны упали. Из них с глухим шумом посыпалась картошка. Все разинули рты. Битюг отпустил воротник, загудел с негодованием, обращаясь к Оленину:

— Крадет, а? Наше добро крадет, а? У-у! Трухлявый! Подкупить хотел меня! Не выдавай, мол! У-у! Пр-р-ришибу! — замахнулся он.

Пырля скорчился, сжался в мокрый, грязный ком. В мутных глазах — ужас загнанного животного. Руки дрожат.

— Надень штаны! — приказал Оленин строго.

Пырля дернулся, присел, зашарил по полу, подбирая свои одеяния.

— На! — бросил ему Битюг ремень и пояснил: — Кусался, трухлявый!.. Убежать хотел. Пришлось отобрать ремень да насыпать ему в штаны ворованного...

Оленин едва удержался, чтобы не расхохотаться. Все это слишком уже походило на какой-то глупейший фарс. Показывая на пол, спросил:

— Где вы это взяли?

— Что это?! — воскликнул Битюг, расстегивая на себе бушлат и усаживаясь на стул по-хозяйски. — Полную бочку набил! Ведер сто, не меньше!

— Ого! Вот так водовоз!

— Дурак-дурак, а хитрый!.. Соображает...

— Выкладывай, где украл? — встал грузно Трофимов.

— Я не крал! Ей-богу, не крал! Провалиться мне на этом самом месте! Землю грызть буду, не крал! Это Филипп! Я только домой ему ве-е-ез...

Пырля гнусаво заревел, размазывая грязь по худым, посеченным морщинами щекам.