Иван Арсентьев - Суровые будни (дилогия)

Под брезент кузова врывался влажный ветер. Он приносил аромат цветущих яблонь, свежих трав. Слабо натянутый тент выпучивался, хлопал. Небо, затянутое тучами, казалось огромной пропастью. Вдруг над обозначившимся впереди горизонтом заколебалось серебристое зарево. Оно становилось все ярче и ярче, и вот в глаза ударили яркие лучи фар встречной машины, вынырнувшей из‑за черного бугра.

– Ишь… лихач, рассветился, будто война кончилась… – недовольно проворчал шофер, жмуря глаза от ослепляющего света.

– Значит, предчувствует… – весело откликнулся Грабов, провожая глазами промелькнувший мимо грузовик. Пыль и ночная темнота снова окутали машину. Грабов замолчал, рассеянно посматривая на еле различимую серую полоску дороги. В политотделе дивизии ему сказали, что капитуляция Германии – вопрос нескольких часов, и сознание этого наполняло его чувством сдерживаемого торжества. Водитель, управляющий машиной с легкой небрежностью профессионала, начал обеспокоено выглядывать из кабины, сбавил скорость, опять двинулся вперед и, наконец, обнаружив в темноте какую‑то, ему одному известную примету, круто повернул баранкой вправо. «Мерседес» на малой скорости въехал на аэродром В землянке командного пункта горел огонь. На узле связи за деревянной перегородкой, подперев руками голову, сидел радист. Черные кружочки телефонов закрывали его уши, и если бы не тонкие нити дыма от зажатой в уголке губ папиросы, можно было бы подумать, что он спит.

По другую сторону перегородки, под большим объявлением «Курить на КП не дозволено», за столом сидел Рогозин и что‑то старательно вписывал в толстую прошнурованную книгу. Напротив него Гудов проставлял на белой фанерке боевых расчетов номера самолетов, готовых для завтрашней работы. Дневальный по командному пункту – младший сержант Карпова устроилась у входа на табуретке. Пользуясь случаем, что начальники не видят ее, Таня украдкой обвязывала какой‑то пестрый лоскуток, похожий на носовой платок. За этим мало подходящим для сержанта технической службы занятием и застал ее вошедший неожиданно Грабов. Таня вскочила и как держала в руке платок, так и приложила его к пилотке, приветствуя подполковника. Грабов не спеша поднял руку и, слегка подергав за кончик лоскутка, торчащий между пальцев девушки, вытащил платочек и принялся разглядывать его на свет с совершенно серьезным видом. Таня замерла, ожидая нагоняя за нарушение устава на дежурстве.

– Вот это молодец! Как искусно сделано! Вы обратите внимание, подполковник! – обратился Грабов к Гудову, протягивая ему платок.

Гудов вышел из‑за стола, привычным движением провел ладонью по волосам и одернул гимнастерку. На его погонах блестело по две звезды – неделю назад он получил звание подполковника. Приблизясь к замполиту, он поймал свисающий с рукоделия конец нитки, осторожно собрал ее в колечко и улыбнулся, косясь на Таню, готовую расплакаться от досады.

– Молодец! Что и говорить, мастерица, – похвалил он, разглядывая вязанье. – А Лиза моя, вы понимаете, – повернулся он к Грабову, – научилась варежки вязать… Специально для бойцов… Удивительно, как время летит… Недавно была девчонка, бегала в красном галстуке, а теперь вот студентка!

– А чему вы удивились? – заметил Рогозин, отрываясь от книги, куда он ежедневно четким, каллиграфическим почерком вносил записи о боевой работе полка. – Вот взгляните, – сказал он, вынимая из нагрудного кармана фотографию, – когда я уходил на фронт, этому бутузу года не было, а сейчас требует, чтобы я прислал ему живого «мессершмитта», не меньше…

Видя, что нагоняя ей как будто делать никто не собирается, Таня успокоилась. Постояв еще с минуту, она повернулась и осторожно выскользнула за дверь. В нескольких шагах от командного пункта находилась другая землянка. Обычно днем в ней отдыхал летный состав, а ночью она пустовала. Сегодня же, против обыкновения, несмотря на поздний час, в окно пробивались полоски света, за дверью слышался говор и смех. Там вокруг стола и на нарах сидели группами летчики, стрелки, механики. Кто разговаривал, кто читал, кто шумно спорил. За столом обосновались Оленин и Попов. В последние месяцы Оленин изменил знаменитому «козлу» и переключился на шахматы. Задавшись честолюбивой целью получить спортивный разряд, он постоянно изводил всех приставаниями сразиться с ним на клетчатом поле. Мастерство его в игре настолько выросло, что в полку уже не находилось равных ему противников, и он вынужден был тренироваться с первым попавшимся партнером. На этот раз его партнером оказался Попов, которого Оленину удалось прельстить каким‑то особым, якобы изобретенным им самим «Берлинским гамбитом». Он пообещал продемонстрировать этот гамбит с комментариями, и заинтересованные летчики обступили шахматистов. Пользуясь весьма. неглубокими познаниями Попова в этой древнейшей игре, Оленин самым беспощадным образом расправлялся с последними его фигурами.

– Да ставь же мат ему! Чего ты тянешь? – советовали ему летчики.

– Э‑э… Нет! Поставить мат я мог еще на пятом ходу. Тут соль не в блицкриге! Тут идет не простая партия с какой‑то там шведской защитой или игра, рассчитанная на зевок противника. Это «гамбит Берлинский» тысяча девятьсот сорок пятого года!

– Смотри, друг, – поучал Зандарова менторским тоном будущий гроссмейстер. – Вот здесь мы сотворим «курляндский котелок. Видишь? Попову надо двигаться, а двигаться‑то ему и некуда. Ну‑ка. давай сюда твою лошадку… Не вертись, на очереди вот эта пешечка… Она уже обречена, как тот фельдмаршал, который еще не сдается в Чехословакии… С надеждой на нее не смотри, а лучше обрати свой взор на фланг… Видишь? Эх‑хе‑хе. В том‑то и суть, чтобы при минимальных потерях своих в развернутом маневренном наступлении перемолоть, понял? Перемолоть всю живую силу и технику противника. Это главное! Иначе красота и оригинальность „Берлинского гамбита“ испарятся, „как дым, как утренний туман…“ А с короля, если он лишен войска, амбиция Слетит моментально.

Из угла землянки доносился голос Черенка, читавшего вслух запоздалый номер «Известий».

«Сегодня вечером гитлеровское радио передало сообщение о том, что Герман Геринг подал в отставку с поста главнокомандующего германскими ВВС, мотивируя это „болезнью сердца“. Гитлер „удовлетворил просьбу Геринга“ и назначил на его место генерала Риттер фон Грема, Сообщение, по‑видимому, является средством замаскировать бегство Геринга в одну из нейтральных стран или уход в гитлеровское подполье».

– Сбежал? – переспросил Остап, свешиваясь с нар, и мечтательно вздохнул: – Хорошо бы этого Германа да эрэсом в брюхо…

– Повесят. Куда скроется такое брюхо… – отозвался чей‑то уверенный голос.