Иван Арсентьев - Суровые будни (дилогия)

По ту сторону — село Гай. Почему Гай — никто не знает: в том Гаю, как и в Крутой Вязовке, деревья по пальцам пересчитаешь. Правда, дед Герасим Верблюжатник рассказывает, что в былые времена село утопало в садах. Но потом сады частью повымерзли, частью состарились, а частью мужики сами вырубили — налогом крепко в те годы прижимали, платить становилось невмоготу. К тому ж, и народу поубавилось. Кто в город сбежал, кто на нефтепромыслы, где твердая зарплата, а не трудодень. Молодые руки ушли, а старикам сажать уж ни к чему: для них четыре доски всегда найдутся...

Вдоль берега речки стоят длинные саманные сараи с дырявыми крышами, вдали темно — зеленые кукурузные поля, мачты-раскоряки высоковольтной электропередачи, и везде неотъемлемая принадлежность степных селении — пирамиды сохнущего кизяка.

Дом Глазковых недалеко от Ташумки, Шиферная крыша, зеленое резное крыльцо со скамеечками по бокам, зеленые ставни, словно оттопыренные уши, торчат из хитро выпиленных наличников — Павла Касьяновича Глазкова работа. Весной 1957 года, еще до тяжелой, затяжной болезни, сам все справлял. Третий год пошел с тех пор, а добротный дом внутри так и не достроен. Раньше на том месте изба была неважнецкая, так себе: опенок среди опят. Зато теперь дом снаружи — не сравнить с другими: картина! Как и его хозяйка — Марина Ульяновна.

Женщины здесь в большинстве сероглазые, худощавые. Может, потому, что от одного корня? Марина нездешняя. Павел привез её пять лет назад из районного центра, привез, когда шумихи-березы только-только начинали пушить зеленые подолы и озимая рожь еще не шла в стрелку.

Была Марина худенькой девушкой лет восемнадцати. Ландышем звал ее ласково Павел. Из-за того ли, что глаза у нее необычные, с золотистой искоркой в зрачках, оттого ли, что взял из той стороны, где ландышей в лесах видимо-невидимо!

Кто бы узнал сейчас ту тоненькую красавицу-былинку в пышной, цветущей Марине — стряпухе второй бригады! Чего о ней только не болтают на деревне! Хочешь верь, хочешь не верь. А впрочем, рассказывать, так по порядку. Хоть так и дольше, да правды больше, как говорят в Крутой Вязовке.

Когда после трехлетней службы в армии Павел Глазков вернулся домой, нагрянули, как водится, родня, соседи. Старик отец на радостях раскошелился, пошли тары-бары: как служил, как думает дальше жить. Хватили водки и подняли Павла на смех.

— Да в своем ли ты уме, парень? В злыдни записываться вздумал? В колхоз? Ну и ну! Да он же «Пламенем» только называется, а на деле — дым один да копоть...

— Вона! Погляди: над головой твоей две охапки соломы от крыши осталось! Стропила торчат. Как жить в такой избе? Женишься — куда жену приведешь? Сверстники твои все по заводам деньгу зашибают. Сами живут и родителям помогают, а ты из армии да в деревню...

Одни на смех поднимали, другие, наоборот, хвалили.

— Правильно сделал, что в свою деревню вернулся. Хлебороб ведь ты, как дед твой и прадед. Тебе землю с боку набок переворачивать...

Задумался Павел крепко. И так выходило плохо, и так нехорошо.

Перед демобилизацией много было в роте разговоров о том, как солдаты разъедутся по домам, как будут поднимать артельное хозяйство. Изучали машины, руководить людьми привыкали, организовывать — теперь только разворачивайся!

А как тут развернешься? За десять лет в колхозе тринадцать председателей сменилось. Эта чертова дюжина довела хозяйство, что называется, «до ручки»... Присмотрелся Глазков к нищете, к беспорядкам, и руки опустились. Казалось двух жизней не хватит, чтобы все это исправить, восстановить.

Уехать в город? Поступить на завод? Приходилось бывать и на заводах, Там тоже, как говорят, пока солнце взойдет, роса очи выест... Пока постигнешь все тонкости техники, мастерства, жизнь пройдет. Нет, нужно искать свою дорогу. К легкой жизни он не стремится, никакая работа не страшна и хватка есть: любого быка за рога сумеет скрутить! Сидеть в наши дни в безвестности на задворках, когда кругом кипит жизнь и слава летает над головами, касаясь каждого своим крылом, извините, он не согласен. Не таков характер. Не добьешься успеха смолоду — ставь крест. А не поленишься пойти в ногу со временем, будешь действовать умно и, главное, быстро, тогда и все остальное приложится. На службе командир роты правильно говорил: дело вдвое ценнее, если оно сделано быстро.

Замполит полка призывал бороться по-армейски с недостатками. Но как с ними поборешься, если в колхозе разброд? На трудодни выдают крохи, потому все и воруют без зазрения совести, потому и работают лишь бы день до вечера. Какой замполит покажет выход из этакого тупика? Распустились люди, каждый норовит себе урвать. Так зачем ему, молодому, тратить свои силы на других, думать о других?

Уныло смотрел Павел на неровно мазанные глиной стены отцовской избы Особенно неприглядной казалась она при ярком свете электрической лампочки, одиноко свисающей с прогнутого потолка.

В подпечье неумолчно трещал привычный с детства сверчок. В его домовитую песню вплетались мысли Павла. Совсем другой дом строил он в своих мечтах. Непохожий на этот, удобный и красивый, как в городе. Он украсил его затейливой резьбой. Его жена, тоже красивая, насажала вокруг дома всякой всячины. И вот всеми уважаемый хозяин Павел Глазков стоит в своем саду среди не виданных в Крутой Вязовке цветов и приветливо беседует с соседями...

Но сверчок временами умолкал. Мысли Павла виляли в сторону, в глаза лезли бугристые стены, давно не крашенный пол, подслеповатые окна, и опять ему делалось не по себе. Неизведанный комфорт, знакомый понаслышке, привлекал заманчивой неизвестностью, будоражил, вселял в Павла уверенность, что и он сможет жить не хуже других. Все трудящиеся люди одинаковы. Кто осудит его за стремление благоустроить собственную жизнь? Благоустроить собственным честным трудом? Во имя этого он готов претерпеть любые невзгоды и трудности.

Многие часы предавался Павел мечтам и рассуждениям. Со стариком отцом не советовался: что посоветует отживший свое человек? Отец видел, как нудится сын под его крышей, хмуро помалкивал, авось все уладится и сын останется с ним. Но сын уже принял решение.

Поснимав с груди армейские знаки отличия, он уехал в город на Волгу, где вступал в эксплуатацию новый речной порт.

Минуло полгода. Идет как-то старый Касьян Глазков в сельпо мимо правления колхоза, слышит: зовут его. Председатель Матушкин машет из открытого окна протезной рукой: сыпь, мол, сюда, старик, да послушай, что про сына твоего радио наяривает!

Всунул Касьян голову в окно, ухо к приемнику наставил, а оттуда взаправду два голоса сына Пашу нахваливают. Примерный-де бригадир комсомольской бригады грузчиков нового порта, да передовой рационализатор, да зачинатель какого-то нового движения за перевыполнение вдвое ежедневной выработки.