Ефим Терешенков - Женя Журавина

На пирсе ожидали новые пассажиры, среди них Рудаков и Журавина. Пароход в бухте не задержался, быстро спустили трап, и пирс опустел.

Переходя на левый борт, залитый солнцем, Женя увидела Колесова, сидевшего рядом с женщиной, голова которой покоилась на его груди.

— Здравствуйте, Женечка! Сколько лет, сколько зим...

Женя молча кивнула головой, взяла под руку своего спутника и направилась на корму, где в это время не было никого из пассажиров.

— Кто это с вами поздоровался? — спросил Рудаков.

— Так... один знакомый. Я не хотела бы с ним встречаться...

— Это почему же? Такая общительная и вдруг...

— Длинная история... Не будем об этом...

В это время к ним подошел Колесов.

— Ну, здравствуйте, Женя! Не узнаете старых друзей?

— Не узнаю.

— Почему же? Разве я сильно изменился?

— Сильно.

— Но в чем?

— В моем представлении.

— А!.. А я все тот же, не меняюсь!

— Тоже радоваться нечему.

Рудаков не узнавал Женю. Откуда у нее такой тон, и какое она имеет право разговаривать таким тоном?

— А я вас узнал с первого взгляда, хотя вы и сильно изменились, посолиднели. Познакомьте же со своим... товарищем.

Колесов протянул руку Рудакову:

— Колесов, педагог. Вместе с Женей ехали на Дальний Восток. Она у вас властная женщина. Нас, целую компанию, всю дорогу держала в руках.

— Она не у меня, сама у себя, — ответил Рудаков.

— Правильно, Коля, я сама у себя.

Она обрадовалась такой формуле. В эту минуту в ней боролись два желания: одно — показать Колесову, что она все еще сама у себя, и другое — что у нее тоже есть спутник, что и она уже не сама у себя, а у другого, и этот другой — вот он, рядом с нею — предан ей, и она ему предана.

— Что вы хотите сказать? Вы перебили наш разговор, — обратилась она к Колесову.

— Ого, вы по-прежнему с коготками! Люблю...

— Никто в вашей любви не нуждается. Говорите и уходите.

Рудаков с недоумением смотрел на Женю. В это время к ним подошла жена Колесова, женщина лет двадцати семи, и взяла его под руку.

— Сергей, пошли в кают-компанию. Там интересное общество. На палубе адская жарища.

— Встретил старую знакомую. Вместе ехали. Познакомьтесь — вместе будете солдатками.

Женщина протянула руку.

Женя в один миг разглядела жену Колесова, все увидела и оценила: хороший костюм, модные туфли, но и морщинки, веером разбегающиеся от глаз, и несколько чуть, заметных — на верхней губе. Не укрылись и пятна на костюме Колесова, заношенные воротничок и обшлага рубашки. Все это вполне удовлетворило и даже порадовало Женю. Женским чутьем она угадала, что между супругами поселился холодок, жена относится к мужу с какой-то долей безразличия: как можно мириться с таким неряшливым видом? Муж избегает общества жены: не успел увидеть Женю, как оставил ту в одиночестве и подошел к ней.

«Так ему и надо!» — подумала Женя.

Это чувство злорадства, казалось бы столь не свойственное ее натуре, прокатилось по ней горячей волною, точно сама она мстила Колесову за обиду, и, как бы желая усилить эту месть, плотнее прижалась к Рудакову и склонила голову к нему на плечо.

— Кто они такие? — спросил он Женю.

— Он преподаватель литературы, она — его жена; элегантная женщина, одевается со вкусом. Мне нравятся красивые люди, — сказала она. — Ну что значит красивые? Хорошо, со вкусом одетые, остроумные, веселые... С ними хорошо и просто.

— И только? Мало! В человеке должна быть сила ума и сила духа. Он должен быть как гора! В нем, как в горе, должны быть сокровища! Он, как гора, должен быть далеко виден. О чем я жалею, идучи на фронт? Многого не удалось узнать. Жить — это все равно, что подниматься на вершину. И я стал подниматься. Но вот война! И враг — фашизм, война справедливая! Страшный это враг, жестокий, бездушный как машина! А жизнь хороша. Нужно жить столетия, чтобы все испытать, во все проникнуть. Есть вершины — гении человечества; один в одной стране, другой — в другой, один жил в этом веке, другой — в прошлом, третий — две, четвертый — три тысячи лет назад, и эти вершины перекликаются одна с другою. Ленин — это вершина над вершинами! И нет ничего лучше, как «подниматься» на одну, другую вершину и смотреть через века вперед! Но воевать надо! Надо... Родина! А что она такое? Все. Народ, Ломоносов, Толстой, ученые, поэты, песни, леса, горы. И врага надо ненавидеть. Враг — это сапог, который способен придавить ребенка; это грязная лапа, которая способна сорвать с девушки одежды; это глотка, которая готова проглотить твой хлеб и оставить тебя ни с чем. В этой войне мы должны победить, чего бы это ни стоило. Речь идет не только о земле — о нашей душе, о светлой мечте, которую хотят отнять у человечества... Ты понимаешь, если отнять у человечества те идеалы, за которые боролись лучшие сыны земли, — с чем оно останется? Это все равно, что померкнет солнце.

Начнется одичание...

— Коля, хороший ты мой... мне просто плакать хочется... Как бы можно было хорошо жить. Я ведь тоже много читала, думала... после того как побывала у тебя...

— Не понравилась ты мне... тогда...

— А теперь?

— Теперь... Теперь подаешь надежды...

— Ах, Коля, Коля! Совсем ты меня не знаешь. Вот как сделать, чтобы хорошее в человеке сразу было видно. Конечно, дурное тоже...

— Не знаю.

В бухте Малой пароход остановился на рейде в некотором отдалении от берега. Пассажиров доставил катер.

Когда он приблизился, среди приехавших Женя узнала Павлика Гребнева и свою подругу Катю Крупенину, и как только они поднялись на палубу, повисла у нее на шее:

— Катюша, милая, здравствуй! Вот ты какая!

Катя похудела, осунулась, глаза были заплаканы и рядом с Жениными казались лесными озерами в плохую погоду: не разглядеть, глубоки ли и что таится на дне. Зато спокойно с достоинством поздоровался Гребнев. От него веяло здоровьем и душевной теплотой.

Женя отвела знакомых на корму, где возле ящиков сидел Рудаков.

— Знакомьтесь! Мой сосед по школе... Да, Павлик! Колесов здесь, на пароходе! С женою. Призван в армию. Может быть, желаете встретиться? — говорила Женя.

— Сережа здесь? С женой? Любопытно!

— Вас тоже призвали?

— А чем не солдат! Таких сразу же в артиллерию.

Катя прислонилась к его плечу и снова расплакалась.

В это время, очевидно избавившись от жены, к группе подошел Колесов, но вслед за ним шла и она. Колесов не ожидал встретить друга и, увидев Гребнева, пришел в изумление:

— Павлуша! Да ты ли это? А где очки, где шевелюра?

Друзья обнялись, похлопали один другого по спине.

— Я, Сережа. А это вот моя жена. Надеюсь, узнаешь?

— Как же, узнаю! А вот и моя. Будьте знакомы. Вот мы и снова вместе. Нет, позвольте, кого же нет? Ах, этой... «веснушечки» Как же мы изменились! Ехали мальчишками, а стали... семейными, хотел сказать — многосемейными. Было бы и это, да вот помешал немец! А тебя, Павел, не узнать! Раздался в плечах, возмужал, выпрямился. На тебя, я вижу, семейная обстановка хорошо подействовала.