Ефим Терешенков - Женя Журавина

Присутствующие на собрании подняли головы.

— А почему это никому не известно?

— Запрещает. Считает, что она только передала чужое из одних рук в другие, и в этом не видит заслуги. То же и с вещами — раздала людям.

В райкоме к Жене отнеслись так же тепло и внимательно, как и в первичной парторганизации. Возвращаясь домой, она не слышала под собой ног. «Хорошо... И все они хорошие. Сначала смотрели строго, как судьи, аж холодно стало, а когда выступил секретарь и все рассказал, сразу потеплели, и мне стало тепло, даже жарко».

Вернувшись в школу, она забежала к Агнии Петровне, бросилась ей на шею:

— Приняли, Агния Петровна, приняли!

— Ну, поздравляю... Ты у меня умница. Дай же и я тебя поцелую. Вот так. Теперь у тебя прибавится сил, смелости. Берись за дело обеими руками. Мы, коммунисты, перед народом в ответе. Это надо осознать. Мы не можем поворачиваться спиной ни к беде, ни к неправде. Нас все касается...

Весь вечер они говорили об этом большом событии в жизни Жени Журавиной.

Первые дни после приема в партию Женя не находила себе места. То ей казалось, что она теперь выше других на целую голову, то — что она самая маленькая и все на нее смотрят и удивляются, то ей становилось весело, и она повторяла про себя: «Хорошо! Я с ними, они помогут. Теперь хоть в огонь!..»

Забот у Жени прибавилось. Ей хотелось, чего бы это ни стоило, оправдать доверие коммунистов, заслужить одобрение. Круг ее интересов все время расширялся. Она оказывалась незаменимой везде: секретарь на всех собраниях, ребячий бригадир на рыбалке, упаковщик посылок на фронт, рисовальщик плакатов, приемщик печной золы, птичьего помета — удобрений для колхоза. Она вместе с другими заготовляла топливо, работала агитатором, и все у нее всегда выходило. И у всех складывалось убеждение, что она все сделает, ни в чем не подведет. За ее спину стали прятаться многие, голосовали «за» и устранялись от работы. А она встряхивала кудрями, шла и выполняла все, что ей поручали. Ей всегда не хватало времени. По ночам огонек в ее оконце потухал последним в поселке.

Все видели ее приветливую улыбку, но никто не видел большого горя, которое легло на плечи: на стене над кроватью висела небольшая географическая карта, черный флажок на ней обозначал родную станцию, занятую теперь немцами, а красные флажки — линию фронта.

Враг приближался к Москве. Ложась спать и просыпаясь, забегая к себе в комнату во время обеденного перерыва, она подолгу глядела на эту карту, она срослась с нею мыслями и чувствами, точно это была не карта на стене, а частица ее собственного тела, вдруг страшно заболевшая.

«Что там происходит? Что с ними теперь?»

Женя не любила рассказывать о своих делах, тем более о своем горе. Она всячески старалась скрыть его от других. Но скоро оно стало известно всей школе, а затем и всему поселку.

Однажды в комнату к ней зашли ученики Ковальков и Пронин — принесли исправленные лыжи. Мальчики обратили внимание на карту с флажками.

— А черный зачем? — спросил Ковальков.

Приятель ответил:

— Ясно зачем. Здесь ставка Гитлера.

— Нет, ребята, здесь моя родина, мои родители... Это мое большое горе. Когда я вырву этот флажок, я буду самой счастливой на земле.

Мальчики насупились, а в сердце вспыхнула настоящая жажда подвига с ее сладостью и горечью. Им до боли захотелось освободить Родину и родителей своей учительницы, прийти и сказать ей коротко:

— Все в порядке!

Однажды в школу пришло письмо. Солдаты одной воинской части писали о себе, обещали храбро сражаться с врагами и призывали учиться на «хорошо» и «отлично», побывать в семьях фронтовиков, выяснить, в чем они нуждаются, оказать помощь.

Похоже было, что письмо написано под диктовку учителя, и Жене вдруг захотелось, чтобы это было делом рук Николая Рудакова и чтобы интересовался он не только семьями фронтовиков, но и ею. Письмо было прочитано во всех классах, была организована тимуровская команда, которая обследовала положение в семьях, призванных в армию: одним починили завалинки, другим нарубили дров, оклеили окна, помогли по хозяйству и затем со всем тщанием написали ответ.

Так между школой и воинской частью началась переписка.

Женя вполне освоилась со своим новым положением и, пожалуй, была бы довольна своей судьбою, насколько позволяло время войны, если бы не Катя Гребнева. По просьбе Жени и с согласия Агнии Петровны ее перевели к ним в школу. Сначала все шло хорошо: Катя работала с подъемом, с живым интересом к делу; всем нравилась мягкость, застенчивость и добросовестность новой учительницы; но постепенно, по мере приближения родов, настроение понижалось и, как когда-то в педучилище, все заботы пали на Женю (их поселили вместе, в одной просторной и светлой комнате).

Катя жила только письмами мужа, и когда они приходили, менялось настроение, появлялась бодрость, вера в лучшее будущее.

Роды прошли благополучно, родился мальчик, и в Кате снова произошла перемена: она стала требовательна и эгоистична. На Женю свалились новые обязанности: она должна была топить печку, заботиться, чтобы в комнате было тепло, чтобы пеленки были сухие, обед вкусный и питательный. Иногда она намекала Жене, что та, как член партии, лично обязана создать для нее и ее ребенка идеальные условия:

— Вы власть! При чем же мой крошка, что у нас ничего нет?

— Но ведь война, пойми ты!

— А почему в Америке все есть? Обещали воевать на чужой земле, а своей половину отдали...

Женя относилась к подруге так же терпеливо, как и к своим непонятливым ученикам.

«Счастье придет! — думала Женя. — Придет! Иначе не может быть!». И, встряхнув кудряшками, принималась за свою очередную «нагрузку».

Агнии Петровне предложили занять должность директора школы в сельскохозяйственном районе. В годы войны на директоров сельских школ легла забота и о соседних колхозах: работников поубавилось, к руководству пришли новые люди, и многие школы становились душой и в значительной мере рабочими руками коллективного хозяйства. Очевидно, полагали, что Агния Петровна укрепит школу и поможет колхозу.

Агния Петровна поставила условие — перевести с ней и молодую учительницу Журавину. Условие не вызвало возражений.

Переезд к новому месту работы оказался для Жени болезненной операцией, более тяжелой, чем отъезд из родительского дома: расплакались ребятишки, разревелась Катя:

— Я хочу с вами. Я не хочу здесь оставаться.

Агнии Петровне пришлось долго уговаривать: новая школа, куда они переводятся, укомплектована, в этой же не хватает работников (директором был назначен Лысиков). Женя оставила Кате некоторые свои вещи, часть вещей подарила Агния Петровна. Попросили жену Петра Игнатьевича оказывать ей поддержку, и та с радостью согласилась. Комнату Кати хорошо обставили, и она успокоилась. Вздохнула с облегчением и Женя: первый раз в жизни она почувствовала усталость, но не от школьной и общественной, а от домашней работы: утомила подруга, которая готова была возложить на нее все свои обязанности, материнские и школьные, и винила Женю во всем: в неудачах на фронте, в недостатках в тылу. Став членом партии, Женя действительно чувствовала свою вину за то и другое, но она, как ей казалось, делала все, что нужно, тогда как подруга ничего не хотела делать и ни за что не хотела отвечать. Тяжелым и трогательным было прощание Жени с учениками, особенно с Ковальковым, Прониным и Гришей. Первые не сводили с нее глаз, а Гриша вдруг озлобился, скрючился и ни ей, ни матери не сказал ни слова.