Ефим Терешенков - Женя Журавина

Расходились с совещания обеспокоенные, но все по-разному. Миляга говорил жене:

— На мне далеко не уедут! Где сядут, там и слезут. Я не из таких...

— Она уже обежала все село, эта подпевала, — ответила супруга, имея в виду Женю.

— Да, и в зарплате нас подрезали. Примерно на четыреста убавится. Надо будет нажимать на хозяйство.

Для работы с населением на долю Жени досталась окраина поселка. Для начала она побывала в каждом доме, а затем стала собирать в один, наиболее просторный и удобный для всех. Начало было трудным. Женю просто-напросто не хотели слушать: людям нужны были не слова, а дела; и выручали ее здравый смысл и та «бабья мудрость» — живой сердечный подход к человеку, — которые особенно ценила в ней Агния Петровна. Конспектов у нее не было, зато для каждого находилось свое особое слово, не чужое, заученное, но именно свое, согретое в душе, простое, житейское, поэтому и разговор получался живой, человеческий, доходивший до сердца. То, что вначале казалось чужим, далеким, каким-то образом становилось своим, близким, жизненно важным. В одной семье она начинала с детей: как лучше одеть, учить, воспитывать, в другой — с тех, кто на войне; в третьей — с хозяйства. Само собой приходили и начало и конец беседы, и секрет, по-видимому, заключался в том, что она подходила к делу просто, так, как само дело подсказывало. И когда через час-полчаса уходила, люди чувствовали, что в доме осталось что-то новое, какой-то особый дух, то, чего раньше не доставало. Поэтому, когда она предложила собраться для беседы в один дом, к Юрковым, пришли и званые и незваные: все хотели узнать новости, какие принесет учительница.

Знакомства с семейством Юрковых Женя никогда не забудет. Это семейство состояло из старика свекра, старухи свекрови и невестки, женщины тридцати лет, оставшийся вдовою с двумя детьми, мальчиками восьми и пяти лет. Невестка работала на колхозной ферме и по сути была кормилицей семьи.

Когда Женя зашла в дом, старик чинил ветхие катанки, старуха сидела на запечке с внуком на коленях.

— Здравствуйте, — сказала Женя, переступив порог. Старик бросил на нее беглый взгляд, но ничего не сказал.

— Дедушка, здравствуйте! — повторила Женя, подойдя поближе. — Здравствуйте, бабушка.

— Ну, говори, зачем пришла?

— Я учительница. В воскресенье приехала. Учить буду ваших детей.

Старик с сердцем отбросил один катанок и взялся за другой.

— Много к нам приезжало, а какой толк? Приедут, поразводят турусы на колесах и уедут. Ищи ветра в поле. На западе жили — там учитель всю жизнь с нами прожил. Мы его и похоронили. И один восемьдесят человек учил. И всякие перед ним сидели: и те, которым по восемнадцать, и те, кому по десять. А теперь учеников восемьдесят, а учителей — восемь. И к нам же прибегают: «Помогите!» А тот нам помогал. Перед тем дрожали. Муха летит — слышно. Слово сказал — дело свято!

— А чему он учил? И чему научил? — спросила Женя. Вопрос застиг старика врасплох. Он поднял голову и не знал, что ответить.

— И сколько лет вы учились? И чему научились?.. Ну-ка припомните!

— Мне нужда не дала доучиться. Три года учился. Азбуку: аз, буки, веди, глаголь — прошел, а добро не одолел. Складывать так и не научился...

— Вот видите! Сам признался...

Старик промолчал.

— Зато старших почитали, пятую заповедь не забывали, — заговорила старуха. — И бог все давал: и хлебушка людям и корма скотине. Вчера на ферме корова пала, а сегодня, гляди, — другая; а к весне ни одной не останется. Потому — не свое, так и относятся. Лишь бы день до вечера...

— А почему так? — спросила Женя.

— А потому, — ответил старик, — что мужику перестали верить. Планы пишут за нас, что сеять, как сеять, где сеять, сколько сеять — решают без нас. Прислали председателя, а он ячменя от пшеницы не отличит. Пройди-ка вон на ферму, погляди, как скотину содержим! Там наша Дарья. Она тебе и расскажет...

— Хорошо, я пойду. Только я еще к вам приду. Буду вас, дедушка, агитировать.

— Зайдешь — хорошо, мимо пройдешь — плакать не будем и вслед не побежим. Агитировать нас нечего. Агитируют языком. Ты делом агитируй...

Женя зашла в коровник. Дарья Юркова разбрасывала под ноги коровам залежалую солому. Некоторые покорно жевали, другие с беспокойством топтали ногами. В хлеву было холодно и грязно; замерзшие комья навоза лежали под ногами, на подстилке, висели на взъерошенной тусклой шерсти животных.

— Здравствуйте, тетя Даша. Была у ваших. Послали сюда. Я новая учительница... Вы что — одна за ними смотрите?

— Приставлено много, да попробуй — вытяни... Да и как винить? Работаем много, а толку мало...

— А почему мало?

— А потому, что нету настоящей головы. Прислали председателя, а он на этом месте дурень набитый. Да и такой назад в город смотрит. Все ему чужое, ни к чему душой не прирос. Разве настоящий хозяин до этого допустит? А гостей у него со всех волостей. Все приятели да прихлебатели. Им и сметанка, и медок, и гуся, и порося... А скотину разве этим накормишь? Кожа до кости. Разве такая растелится? Сил не хватит. Кормить нечем. Хоть сама под нос им ложись. И легла бы да есть не будут...

— Тетя Даша, надо что-то делать... Война! Кончится, все пойдет по-другому...

Женя стала гладить потянувшуюся к ней корову.

— Сами знаем, что война. Как бы не такая беда, кто б терпел. То обидно, что мы вроде бы и не люди. Хозяин он, а ты гляди из его рук... Пусть бы хоть распоряжался с умом, а то и ума не видно.

Женя вместе с Дарьей Юрковой вновь вернулась к ней на квартиру. Оказалось, что за хорошие показатели ее назначили заведующей, и это повышение заставляет ее почти круглосуточно работать на ферме. Другие, кому положено, на работу не выходят.

— За скотиной гляжу, а свой ребенок запаршивел. А люди в торговлю ударились. Тащат в город и семечки, и яички, и мясо. Да и тащить не надо — дома находят. Директор школы наменял отрезов — надолго хватит; что надо и чего не надо — всё у него найдется...

— Дедушка, ну а что вы нам посоветуете? — обратилась Женя к старику Юркову.

— А ты спроси у председателя. Ему с горы видней...

— Нельзя же так, дедушка. Не чужое ж это все?

— Чужое не чужое, да и своим не стало...

— А, вы возьмитесь, оно и станет...

Старик ничего не ответил, только с еще большим усердием принялся за починку обуви.

Женя подсела к старику, уставилась, подперла голову кулачками.

— Дедушка, скажите! Вы же знаете! Вы же всю жизнь вели хозяйство. Я не уйду, пока не скажете!

Старик молчал и торопливо орудовал шилом, Женя следила за его движениями.

— Ну, говорите же, дедушка. Ведь коровы же голодают. Разве вам не жалко? Мычат! Я ни о че мдругом не могу думать, пока не накормим.

Старик швырнул в угол и другой катанок.