Лидия Компус - Два семестра

Утренний туман еще не совсем рассеялся, когда вышли в поле. Собрались и остальные, немного озябшие, но настроенные очень храбро, даже Тейн что-то насвистывал. Астаров, в перчатке на одной руке, учтиво разговаривал с бригадиром, на него с любопытством посматривали две пожилые колхозницы — вероятно, загадывали, наденет ли он лайковую перчатку и на другую руку, когда будет вынимать из разрыхленной земли холодные картофелины. Сильвия Александровна тоже смотрела на него — с досадой; сама она, стройная и гибкая, в темном рабочем комбинезоне, видимо, намеревалась не отставать от своих воспитанников.

Ксения тотчас же устремилась к намеченному объекту наблюдения, то есть к Антсу, стоявшему около картофелекопалки. Он снисходительно глядел ей в макушку — голова ее находилась на уровне карманов его куртки, — ронял по два, по три слова в ответ на вопросы. Вельда жаловалась на зубную боль. Кая все озиралась, задевая украдкой взглядом свое счастье, а счастье посвистывало и ухмылялось. Кругом гомонили, бодрились. Крепкий пасленовый запах картофельной ботвы наполнял туманный воздух.

Бригадир разметил участки, машина начала работать. Расставили ящики, роздали ведра.

14

Через неделю стало полегче, попривыкли. Меньше деревенели ноги, и если у кого была раньше бессонница, то ее как рукой сняло, спали все крепко, хотя и во сне виделись всем рыхлые отвалы, и черные комья, и клубни, облепленные землей. Погода держалась ясная, однако же председатель, недоверчиво поглядывая из-под кепочки на небо, выставил на краю поля плакат: «Друзья! Завтра пойдет дождь!» По его мнению, это должно было повысить производительность труда.

Сильвия Александровна старалась работать наравне со всеми. Уставала от работы, а еще больше от чувства ответственности, ей все казалось, что студенты слишком суетятся, мешают друг другу, копошатся на месте без толку, — и правда же, поминутно у них что-то терялось, болело, проваливалось, корзины у них ломались, мешки продырявливались, Вельда Саар без конца спрашивала, куда делось синее ведро... Можно было позавидовать Астарову, он на этом поле являл собой нечто внепространственное и вневременное, к картошке не прикасался, бродил в отдалении, не то ища незабудок, не то ожидая, что запоют соловьи. Студенты про него куплеты сочиняли.

Особенно злился Тейн, но сейчас он не так возмущал Сильвию Александровну, как в аудитории — там он притворялся и паясничал, а здесь, хоть и выказывал характерец, однако шутом не был.

Как всегда и везде, добивался правды Юрий Поспелов, досаждая бригадиру неуместными вопросами насчет трудодней, цен на картофель, снижения себестоимости и прочих деликатных материй, но всякий раз, когда нужно было поднажать, налечь плечом, поднять тяжелый мешок, оттащить ящик, подходил первым. Толстый, флегматичный Ивар Матто тоже любил поразмяться с мешками, и вечером, когда мешки эти стояли у стен амбара, а он прислонялся рядом, то разница между ними была лишь в том, что мешки не улыбались.

Хорошим работником оказался Алекс Ланге, смотреть на него было так же приятно, как и в аудитории, — в лепешку не расшибается, но никаких подвохов. Томсон работал споро, мало утомляясь, всегда был выбрит, подтянут, и вокруг него часто звенел смех девушек. Деловитый, выросший в этих же краях Каллас отвозил мешки и ящики — приезжал в поле на телеге, сидя боком и помахивая кнутом над гнедой лошадью, имевшей несколько несговорчивый нрав... Строго говоря, Сильвии Александровне беспокоиться было нечего, картофель-то все же выкапывали.

Приходил на поле и дядя Сааму. В любом колхозе бывает такой дядя Сааму: ходит вразвалку, глаз прищуренный, не дурак выпить, а под хмельком охоч пофилософствовать. Но обычно дядя Сааму бывает преклонных лет, а здешний был мужчина в соку, годков пятидесяти, крепкий и коренастый. В конце недели Сильвия Александровна услышала как-то его беседу с Тейном. Дядя Сааму, сидя на ящике, говорил с умилением:

— Вот работают детки. И хорошо. На сердце радостно.

— А вы почему с нами не работаете? — спросил Тейн, стягивая край полного мешка и завязывая его веревочкой.

Дядя Сааму удивленно оттопырил губу:

— У меня же дочка!.. Во-во, гляньте-ка, вон там, в желтом платке!

— Дочка дочкой, а вы?

— Пэ-пэ... — недовольно произнес дядя Сааму. — Разве это мужская работа? Это ни то ни се... Девицы да подростки, для них как раз по плечу.

Сильвия Александровна тоже села на ящик и спросила:

— А какая работа мужская, дядя Сааму?

— У! Молотьба, к примеру! Лес валить — к примеру! Это для нормального мужчины.

Тейн желчно усмехнулся:

— А сколько штук вас здесь — нормальных мужчин? Оторвали людей от дела, а сами похаживаете да дожидаетесь мужской работы.

Дядя Сааму поковырял ногой в ботве, возразил строго:

— Ваше дело терпит, приедете в город обратно, учись сколько башка вместит.

Тейн стянул веревкой другой мешок и пробурчал:

— Выпивают с раннего утра.

Дядя Сааму обиделся:

— Не нами началось, не нами и кончится. Конечно сказать, Ной теперь человек немодный, а только, извините, это еще при нем началось. И пораздумать не мешает. Он, покойник, зашибать-то зашибал, а тем часом и ковчег построил, а что касается до его сынков, то хотя были они непьющие, да вот ковчега не построили ни малейшего... А на той неделе, к примеру, сообщаю вам, молотилка работать будет.

Сказав это, дядя Сааму степенно пошел прочь.

— Он ковчег строит, а я за него работай, — проговорил Тейн, не поднимая головы.

Сильвия Александровна, собиравшаяся уйти, задержалась. После той безобразной выходки в аудитории он в первый раз обратился к ней, и в голосе у него была нотка робости и неуверенности — так говорят, когда ищут примирения после ссоры.

— Пусть с ним председатель разбирается, нам и своих забот хватит, — сказала она намеренно безразличным тоном, — у нас вот Вельда Саар на работу сегодня не вышла, и никто не знает, почему.

Глаза у Тейна забегали.

— Мне это тоже неизвестно, — вымолвил он, — не я ее воспитываю.

Слова были дерзкие, тейновские, но в голосе дрожала та же нотка, и Сильвия Александровна опять не ушла. Помолчав и последив глазами за темной тучей на горизонте, которую ветер рвал на мелкие куски, сказала:

— Года через два придется вам кого-нибудь воспитывать, посмотрим тогда, что у вас выйдет.

— Я математик. Буду требовать, чтобы таблицу умножения учили. Это филологи любят воспитывать.

— Прекрасно! — одобрила Сильвия Александровна. — Запрячетесь в математику, как... червяк в редьку. Бывает и такое.

Тейн застегнул пуговицу на стареньком полосатом пиджаке, покривил губы, но не успел ничего сказать, а может быть, и не захотел. Уже подъезжал за мешками Каллас.