Лидия Компус - Два семестра

На холме, где росли желтовато-ржавые осинки, захотелось остановиться — таким здесь подуло теплым ветром, совсем не похожим на тот пыльный вихрь, что несся навстречу грузовику... Девушки замолчали. Почему теплый ветер всегда вселяет радостную надежду?

Фаина, поглядев на подруг, которые стояли, приоткрыв губы и улыбаясь, так и спросила:

— Почему вы радуетесь?

— Потому что мы на лоне природы и окунаемся в идиллический ручей, — тотчас ответила Ксения.

— Окунаемся? Жаль, что нельзя... — сказала Кая.

— Предпочитаю ванну, — заявила Ксения. — Здесь пиявки и кака.

Кая спустилась к ручью попробовать, холодна ли вода, вскрикнула, стряхивая с рук студеные брызги. Глаза у нее, еще недавно грустные, сияли и, кажется, надеялись на теплый ветер...

Ксения, держась за осинку, запела нехорошим альтом. На этот раз никто не запретил ей фальшивить — пусть человек хоть на вольном воздухе отведет душу, однако всем стало легче, когда она умолкла.

От осинок повернули обратно. Фаина начала рассказывать, как она в детстве, тайком от тети Насти, купалась в озере до заморозков.

— Вот тогда и настыла на тебе корочка на всю жизнь, и живешь в ледяной скорлупке! — будто бы по-доброму сказала Ира Селецкая, но тут же добавила со смешком: — Самый подходящий характер для добывания научных степеней, все долой с дороги!

— Не приставай к ней, — лениво возразила Ксения, — всегда у тебя одно и то же.

— Я же шучу, шучу... — заюлила Ира. — Слушай, Фаинка, а ты этому ненормаше ответила? Вадиму?

Фаина промолчала.

— Вадим, кажется, запоздал, — многозначительно сказала Ксения.

Темнело все больше. Девушки чуть не бегом вернулись к знакомой уже изгороди. Во дворе Ксения повторила свою фразу о запоздалом Вадиме, собираясь, видимо, развить эту тему, но тут под ноги ей с яростным лаем кинулась собачонка.

— Топси, Топси! — закричала Ксения, надеясь задобрить этим собачонку, но та залилась еще пуще, а из-под сарая выпрыгнула другая, точно такая же черная и лохматая, — она-то и была настоящая Топси. Обе страшно злились, оспаривая друг у дружки право укусить Ксению. Наконец из дверей вышла хозяйка и уняла лохматых; Ксения сразу же пошла за ней в кухню на свой топчан.

В комнате оказалось, что Вельда незаконно заняла кровать. Пробовали будить, но она только плотней заворачивалась в одеяло. Обидевшись, ни Кая, ни Фаина не пожелали лечь с ней рядом, улеглись на соломе. Кая утешала, что так еще лучше — дальше от этих хитрых, противных, бурых, плоских тварей, если они все же притаились в кровати.

Крепко пахло овчиной от тулупов на круглой вешалке-вертушке. Воздух был холодный, сыроватый, как всегда в деревне осенью, пока мало топят. В окна смотрела непривычно темная и непривычно тихая ночь. Клопы не появлялись, но Кая долго шептала, что они могут сойти с кровати на пол, что они, бывает, лезут на потолок, доходят до того места, под которым лежат люди, и свергаются вниз. О нравах и обычаях этих мерзавцев она рассказывала со страстью и знала множество невероятных случаев, так и шептала бог знает до какого времени...

Утром встали рано, с нервной зевотой, с дрожью во всем теле. Было сумрачно; низко навис деревянный потолок, под окном стояли фикусы в зеленых кадках и застили свет. Зато из кухни так и тянуло теплом, паром, сытным запахом снеди.

Пришла заспанная, но веселая Ксения, начала «наблюдать». Ткнулась носом в овчинные шубы на вешалке — что за вешалка! Вертится вокруг оси и скрежещет! Под вешалкой невиданных размеров валенки с раструбами, а изнутри валит нафталинный дух. В кровати за подушкой наложены узорчатые пояса, рукавицы с бахромой, огромные носки, пасмы серой шерсти. На стенах увеличенные фотографии строголицых стариков и старух, семейные группы в рамках; над комодом, тоже в рамке, изречение — по черному полю серебряными буквами: «Кротким овцам в стаде не тесно».

— Это про нас! — сказала Кая. — А Вельда самая кроткая овца. Вельда, тебе не тесно было на кровати?

Вельда улыбнулась без всякого стыда и стала натягивать чулки на полные икры. Из-под подушки высунулся переплет — книжечка стихов. Ксения сразу схватилась за нее: кто же это читает изысканные стихи молодого поэта? кому принадлежит кровать и замечательные валенки?

— Легко сказать — наблюдай жизнь, — бормотала она, листая книжку. — А осмысление? — Книжка тут же была отложена в сторону. — Гм... Овчины и все шерстяное указывают на благосостояние колхозников, подушки-громадины — на присутствие водоплавающей птицы. Или, может быть, это вылезло из наволочки куриное перышко, рыженькое? Зеркало на комоде, одеколон и пудра, крем от загара — в доме девушка, возможно, влюблена. Фаина, кого ты видела во сне на новом месте — приснись, жених, невесте?.. Черный картон с изречением — религиозные пережитки, опиум. Фикусы — некоторое отставание от современных эстетических взглядов. Но! Стихи, радиоприемник, затем… один, два, три... восемь учебников на полочке!..

Фаина была рада, что Ксения не обращает внимания на нее, и сама удивлялась этому чувству облегчения; значит, там, в городе, вечный наблюдающий взор тяготил все же, несмотря на пятилетнюю привычку. Хорошо бы еще и самой не наблюдать, не видеть поджатых губок Иры и не считать ее скучным ничтожеством, не раздражаться от неприкрытого, надоедливого нахальства Вельды, не видеть синяков под глазами у Каи и не осуждать ее за любовь к изломанному, напыщенному мальчишке, Несчастье у нее неинтересное, оттого что неинтересен он. Ведь и несчастье бывает прекрасным... Да, пусть все несбыточно, немыслимо, пусть все предвещает беду, но если он, если человек прекрасен, если от улыбки, голоса, простого движения руки становится понятной и близкой его душа, если сам он отзывается на едва ощутимое, на едва слышный трепет... Впрочем, трепет — слово книжное и слегка лазоревое. Давайте ближе к современности! Например, от того же корня — треп. Это у вас, товарищ Кострова, мысленный треп после утомительной ночи. Ступайте копать картошку!..

— Кот зовет завтракать, — сказала Ксения.

На пороге трехцветный кот, изогнув лапку, вежливо мяукнул, и, правда, сразу же позвали к столу.

Хозяйка еще возилась у плиты, а за столом сидела круглоглазая дочка — крем от загара ей не помог! — и погромыхивала посудой, хотя и улыбаясь. Начали есть ячменную кашу с жареной свининой, и стояла еще большая миска с простоквашей, откуда можно было черпать уполовником себе, в глубокую тарелку или в кружку.

Было тепло и парно, хворост весело потрескивал под плитой, из приоткрытой дверцы выпадали угольки в виде веточек и гасли, чуть дымя и распространяя запах можжевельника. Кая почему-то смотрела на них, как завороженная.

К концу завтрака пришел и сын хозяйки. Взглянув на него, все догадались, кто носит непомерные носки и валенки с раструбами, Ксения затеяла было разговор о стихах, но Антс (так его назвала сестрица, громыхнув тарелкой) помалкивал и налегал на простоквашу.