Лидия Компус - Два семестра

Чтобы заглушить надоедливую речь старика, Фаина с шумом задвинула ящик тумбочки, чуть не опрокинув ее вместе с зеркалом. Уйти поскорее!..

— Куда ты? — небрежно спросила Ксения.

— На кафедру.

Часы показывают ровно десять. Значит, диктант кончился, и пятикурсников уже и след простыл...

Длинный коридор встретил Фаину снисходительно и спокойно. Здесь все стройно, все благополучно — и в расписаниях, что висят по стенам, и на широкой доске почета, и в аудиториях, откуда доносятся степенные голоса, внедряющие науку в суетные головы.

Кафедра на втором этаже. За белой дверью сидит Астаров, заведующий. Этот молодой ученый целиком отдал себя исторической грамматике, а грамматика, со своей стороны, вероятно, целиком входит в его душу, вытесняя суетность и дурные настроения. Вот славно-то ему живется!.. Невольно усмехнувшись, Фаина слегка постучала в дверь.

Заведующий сидел рядом с Сильвией Александровной и, судя по удрученному виду этой милой женщины, читал ей вслух Изборник Святослава или, может быть, Ипатьевскую летопись. Он слегка удивился, что студентку Кострову уже в первом семестре так заботит ее дипломная.

— Ваш черновик?.. — Он провел ладонью по высокому гладкому лбу и немного подумал. — Да, да. Но у вас, по всей вероятности, будет другой руководитель, специалист по фольклору, поэтому... я не углублялся.

— А уже решено, что он приедет? — спросила Сильвия Александровна, вертя в руках карандаш.

— Вчера приехал.

Карандаш упал на стол и покатился к краю. Поймав, его, Сильвия Александровна улыбнулась и похорошела.

— Аркадий Викторович, вы мне все-таки отдайте черновик, — сказала Фаина. — Это первые наброски, я еще переделаю, пока новый руководитель не читал.

— Пожалуйста... Ммм… Право не помню, куда лаборантка положила эту папку. Зайдите как-нибудь в другой раз. А в дальнейшем новый руководитель даст вам все указания...

Заведующий назвал и фамилию нового руководителя, но Фаина почему-то тут же ее и забыла. Кажется, засмотрелась на опущенные ресницы Сильвии Александровны и на ее пушистые светлые волосы. Было сегодня что-то непонятное в ней. И как хороша... Чудесное винно-красное платье...

В эту минуту Сильвия Александровна подняла голову и — с неожиданной холодностью — проговорила:

— Товарищ Кострова, пятикурсники плохо ходят на диктанты. Последите за посещаемостью, вы староста.

Позднее, уйдя в читальный, зал, Фаина все еще вспоминала этот тон — и взгляд. Очевидно, отстающие вконец вывели ее из терпения... А не узнала ли она, что на нее жаловались? Гадость, конечно. Но незачем так леденить глаза и делать замечания Фаине Костровой. Мало ли что староста, не бегать же ей за каждым отсутствующим. А жаловалась Ирка Селецкая, не спрашиваясь у старосты, по собственному дурацкому почину...

Надо немедленно взять «Вопросы литературы», прочесть последние статьи о фольклоре. Вообще надо подтянуться, летом она ничего не читала... Новый руководитель. Пожалуй, это приятно, а то Аркадий Викторович очень уж равнодушен к фольклору. А может быть, этот еще хуже? Явится пересушенный доцент и скажет, полистав рукопись: «Это что за отсебятина, товарищ Кострова? Вы должны подтвердить свои мнения ссылками на авторитетные источники. И не забывайте ставить кавычки...»

Принеся журналы, Фаина села на привычное место и занялась статьями. Здесь хорошо работается, в маленькой семинарской библиотеке. Светло, тихо. Филологи молча сидят за столами — сомнительный факультет, как видно, принимает свое дело всерьез. Шелестят страницы, поскрипывают перья. И Фаина, усмехаясь, подумала, что и душа у нее успокаивается здесь, шелестя и чуточку поскрипывая.

2

Сильвия Александровна смутилась, услышав, что доцент Гатеев уже приехал, хотя и знала, что на днях он приедет. Она нарочно уронила карандаш, и, кажется, заведующий ее смущения не заметил. Все же, вспоминая эту минуту, она и вечером, у себя дома, ощущала неловкость.

Алексей Павлович Гатеев... Сколько же прошло лет? Десять? Одиннадцать? Во всяком случае в то время была она легким и, вероятно, легкомысленным существом, совсем не похожим на почтенную (да, к сожалению, именно почтенную!) преподавательницу русского языка в весьма почтенном учреждении. Теперь ей тридцать лет, теперь она вдова (уже в одном этом слове есть что-то старческое и убогое!), и жить ей уже не так легко, как тогда... Подумать только — в тот год она умела преподавать решительно все предметы во всех четырех классах Раннаской школы и нисколько не сомневалась в своей учености...

Поднявшись с дивана, Сильвия отыскала в столе альбом. Вот здесь, на маленьком снимке, жмурясь от солнца, смеются ее ученики — те самые, обученные решительно всем предметам. Среди них и она, в пестром мотыльковом платье, и тоже смеется. А внизу еще два снимка — на одном лодка в морском заливчике, на другом скамья под кленом. Ни в лодке, ни на скамье никого нет, пусто: Сильвия сделала эти снимки позднее, когда из поселка Ранна уже уехал человек, дремавший, бывало, в этой лодке над поплавками или сидевший с книгой на этой скамье. Его карточки у Сильвии нет, он не раздавал своих портретов случайным знакомым... Лицо его казалось иногда надменным и презрительным — у него был странный профиль: и горбоносый и точно немножко приплюснутый. Но когда он смотрел прямо в глаза, то общее выражение становилось слишком даже покладистым, и Сильвия, сердясь, нарочно уверяла себя, что он похож тогда на младенца: у маленьких детей бывает такой невнимательно-веселый взгляд. Но беда в том, что она придумывала это (и многое другое) с досады на его невнимательность, на непонятные настроения, на те минуты, когда он в рассеянности путал имена девушек в пестрых платьях... Беда в том, что врезалась в память эта скамейка под кленом, и слишком долго обжигал руки этот наивный альбом, и... и мужу она так ничего и не сказала.

А и нечего было говорить. Жил на даче в Ранна некто Гатеев, писал диссертацию, заходил иногда в школу поболтать с молодыми учительницами, любил пошутить с самой глупенькой — с Сильвией Реканди. Один раз за столом незаметно поцеловал ее при всех, шепнув на ухо пустяковое слово, которое можно было сказать и вслух. Вероятно, и это случилось по рассеянности.

Поздно осенью, в конце октября, он уехал — защищать диссертацию. Прощаясь, улыбнулся: приезжайте в Ленинград, Сильвия… Очень милое приглашение. Любопытно, за чем бы она поехала? Уж не за ответом ли на открытку, которую она (ах, дурочка!) послала ему в его университет. Ну, к счастью, хватило ума не бежать на вокзал за билетом. И все же долго, до нелепости долго ждала она ответа на эту бедную открытку.

Да, она ничего не сказала мужу. И альбом зачем-то прятала от него.