Лидия Компус - Два семестра

— Нет, нет, — залепетала Нина Васильевна, прижимая лист к груди. — Я не хочу уходить с работы...

Декан Онти поднялся, как на пружинах. Астаров, однако, успел у него спросить:

— По каким же причинам уходит продекан Касимова?

Декан прищурил острые глазки и задумался — на мгновение, но все же задумался — и ответил:

— Ректор обладает властью снимать конфликты. Он снял конфликт.

С этими словами декан Онти сделал общий полупоклон и исчез.

34

Этот памятный день в истории двадцать третьей комнаты начался просто и малообещающе. Фаина читала, Кая, вытирая пыль, перекладывала свои вещи и вещицы, а Ксения с самого утра разрабатывала вслух теорию своего творчества.

— Слушайте, подруги! Если я пишу, то надеюсь, что будет и читатель. А о читателе говорилось в печати не раз, и не два, и не три, и не четыре, и не пять...

— Ксения!..

— И не шесть... Теперь у меня составилось и свое мнение. Во-первых: читатель всегда чувствует, что он умнее самого умного героя! Затем: читатель никогда не принимает на свой счет отрицательного героя! Представляете, чтобы кто-то сказал: ах, это я и есть Чичиков! Или Ноздрев, или Тартюф, или Иудушка? Самый настоящий Тартюф все равно уверен, что он перл создания. Или Казанова... Кстати! Я отказываюсь писать о любви. Неразумно, можешь сразу налететь. Герой поцелует героиню — скажут: пошлость, зачем вы тянете меня в омут скабрезности!

— Кто это скажет?.. — рассеянно возразила Фаина, продолжая читать.

— Кто-нибудь да скажет. Зачем рисковать?.. Любовь — это добавка, притом необязательная.

— Ну, ты отстаешь. Смотри-ка: Аксенов, Вознесенский...

— Нет, нет, у меня здоровье не такое, я не выдержу. Буду ориентироваться на геронтов: любовь надо добавлять в героя строго дозированно. Так, чтобы при химическом анализе могли обнаружить не более милиграмма на каждые десять кило туловища. А еще лучше — следы! В остывшем картофельном супе находят лишь следы аскорбиновой кислоты. А вот в квашеной капусте... Фаина! Ты меня не слушаешь?

— Я что-то потеряла нить...

— Я тоже. Обратимся к практике… У нас на курсе! Юра Поспелов — тот захочет эмоций чистых, определенных, без всякого там туманца и экивоков. Показывай овец и козлищ, и чтоб было ясно, кого уважать, а кого презирать. Пррре-зирать!.. Роланд Бах — тому подай на каждой странице Сэлинджера, Камю, Фриша, Силлитоу, чтоб было умственно!..

— Зачем ты притворяешься, Ксения... — вдруг вымолвила Кая. — Ты только притворяешься такой...

— Такой «киничной»? — Ксения вздохнула. — Ты глубоко права, Кая. На дне души у меня лежит увядшая фиалка. Но куда мне с ней приткнуться, скажи ты мне!..

— Неправда, она живая. Ты любишь сухие слова... Это скучно.

Ксения и Фаина взглянули на Каю. Она, опустив голову, пересыпала из руки в руку свою коллекцию пестрых камешков. Все замолкли, и будто прохладная, свежая струя прошла по комнате, смывая и скуку, и сухие слова. Потом Кая подняла глаза, хотела заговорить, но —

Но явилась Ира Селецкая.

— А видишь, Кострова, диктанта перед государственными не будет! — застрекотала она уже на пороге. — Напрасно только время тратили с этой Сильвией Александровной. Сознайся теперь — она ведь слабый работник... А кстати, вы слышали, девочки, что про нее рассказывают?

— Что? — небрежно уронила Ксения.

— Про нее и про Гатеева?... — хихикнула Ира.

— И пусть себе рассказывают, экая беда... — еще равнодушнее отозвалась Ксения.

— Что она нашла в таком Гатееве, непонятно, — насмешливо удивлялась Ира. — Худой, страшный, глаза рассеянные!

— Тебе, конечно, непонятно, — сказала Ксения, — тебе нравятся смазливые. Которые на рынке мочалками торгуют.

Ира засмеялась, словно ее пощекотали, — пожалуй, и в самом деле пленил ее кто-то с усиками и черносливным взором.

Фаина смотрела на нее брезгливо и неприязненно: не видит эта Ира ни Гатеева, ни Сильвии Александровны. Говорят, что кошки видят только серые тени...

— А ну их всех! Лишь бы экзамены сдать да отделаться! — воскликнула Ира. — Надоели хуже горькой редьки!

— Добрым словом никого не помянешь? — хмуро спросила Фаина.

— Это уж ты поминай! Ты себе меду добудешь и с малины и с редьки. А я? Белецкого, что ли, благодарить, который над нами издевался?

— Да, благодарить. И никогда он не издевался, не клевещи!

— Как же не издевался? Вот и теперь зимой я ему все дочиста по билету ответила, а он мне говорит: «С какою тайною отрадой тебе всегда внимаю я!..» Отдал зачетку и велел прийти на следующей неделе... Не издевательство разве? А как он всех терзал, когда «Слово о полку Игореве» переводили! Зачем это? Там и ученые о темных местах спорят... А Юрке Поспелову при всем честном народе отляпал: неужели, говорит, нельзя ненавидеть мещанство, причесавшись и застегнув пуговицу на брюках?

Кая засмеялась.

— Так это же истинная правда!.. — проговорила она, пряча коробку с камешками в чемодан.

— Так надо же быть тактичным и выбирать время для своей правды!.. Вот и поминай их добрым словом. Нину Васильевну, что ли? Как начнет петь про красоту аффиксов, всю душу, бывало, вымотает. Ну, Астаров — тот еще туда-сюда, он хоть не мелочный, не цепляется за каждое слово, как Гатеев на экзаменах... Хи-хи... Как бы у Гатеевых свадьба после крестин не вышла! Интересно, какой у них ребеночек будет...

— О ребеночке всегда трудно сказать, какой он будет, — серьезно заметила Ксения. — Разве твоя мама могла подумать, что из ее дочки получится сплетница?

Ира разобиделась и ушла.

— Зачем ты ее выгнала? — поморщилась Кая.

— Сожалею, что раньше не выгоняла. Присосется, как пиявка, и висит над ухом... — сказала Ксения. — Все это сплетни. Если бы правда, то кто бы им мешал жить вместе? Оба свободны.

— Может быть, сами себе мешают, — проговорила Кая. И покраснела до слез.

Сплетни, сплетни, думала Фаина, настойчиво отгоняя тревогу. Сплетни, сплетни... Если бы он любил Сильвию Александровну, не могла бы возникнуть никакая близость ни с кем другим, даже самая легкая, самая неясная...

А Кая сегодня опять прелестна... Вон сидит, как свечка. Все убрала, переложила. Ага, спрятала и картинку с розгами, это хорошо. Сидит в новом платье, в том, что привезла от мамы, — тихая, правда же, как восковая свеча.

Но все это уже повторялось, она уже не раз делалась кроткой, милой, прежней... Ну, посмотрим на нее еще раз, пристальнее. Тихая? Нет, не очень, она почему-то волнуется. Чего-то ждет?

Эта минутка вспоминалась Фаине после, когда все уже было позади. Вспоминалось, что и сама она чего-то ждала, глядя на Каю и волнуясь. Возможно, впрочем, что все это — и волнение, и ожидание — она примыслила потом.

Но у Каи-то было и волнение, и ожидание — и минутка, какая бывает раз в жизни. Короче говоря, тогда все и произошло: дверь открылась и появился Тейн.