Лидия Компус - Два семестра

Сильвия почесала бровь. Вика смотрела серьезно, выжидательно.

— А удобно будет, если я к вам пойду?

— Очень удобно. Вы пойдете сейчас вместе со мной, а там уже как-нибудь... Папа Олимпия, наверно, спит, и с мамой можно очень хорошо поговорить, пока он не проснулся.

Сильвия оделась, и они с Викой вышли. Сели в автобус.

— Тетя Сильвия, по-моему, пока что Олимпию ничего не надо рассказывать, — сказала девочка, когда уже подъезжали к дому. Сильвия на это опять только вздохнула молча.

Нина Васильевна, увидев их, чуточку удивилась, но тотчас же заговорила приветливо:

— Вот и вы собрались ко мне, милая Сильвия Александровна! Извините, у меня не прибрано... А знаете, на кафедре как-то не замечаешь — вы очень похудели, и под глазами синее. Вы обязательно проверьте почки.

Сильвия пообещала проверить почки. Вика, освободив стул от наваленных на него блузок, чулок и полотенец, пригласила тетю Сильвию сесть.

— А где же Олимпий? — спросила Сильвия.

— Ушел. Вероятно, к Шмидтам, — небрежно ответила Нина Васильевна, садясь против Сильвии. — Ну, как поживаете?

— Н-ничего... — смущенно вымолвила Сильвия. Труднее всего было освоиться с полноправным присутствием Вики.

Нина Васильевна, понятно, и глазом не моргнула:

— А у меня вот новости... Вика, ты уже рассказала?

— Да, немножко рассказала, — отозвалась Вика.

Здесь Сильвия, прислушавшись, различила неясные звуки, доносившиеся из соседней комнаты. У кого-то отрыжка — вероятно, у человека с большой буквы.

— Я стою перед дилеммой, — сказала Нина Васильевна, вертя в руках какую-то бумажку. — Он раскаялся. Но верить ему нельзя. — Она бросила бумажку на стол.

— Я же тебе говорила, что нельзя, — сейчас же вставила Вика.

Нина Васильевна досадливо махнула рукой:

— Не вмешивайся, ты не можешь судить об этом.

— Очень даже могу, — спокойно возразила Вика.

В это время из-за двери послышался легкий стон раскаявшегося, и Нина Васильевна поспешила туда, оставив гостью.

Сильвия чувствовала себя неловко. Что ей тут делать?.. Она машинально взяла бумажку, брошенную Ниной Васильевной, задумалась.

Вика села на стул матери и принялась развлекать Сильвию:

— Как ваше здоровье, тетя Сильвия?

— Хорошо. А ты почему редко ко мне приходишь? — спросила Сильвия, рассеянно читая какие-то слова на смятой бумажке.

— Когда же мне ходить? Времени у меня в обрез, — рассудительно сказала Вика.

— Чем же ты так занята?.. — Сильвия, зевнув, прочла: «Милая...»

— Во-первых, школа, во-вторых, Олимпий... — перечисляла по пальцам Вика. — В-третьих...

В это мгновение слова на бумажке вдруг ярко очертились: «Милая Нина Васильевна, благодарю вас, но я лишен возможности принять приглашение. Буквально все вечера заняты. А. Г.» Прочитав это, Сильвия ошеломленно мигнула и, тут же придя в себя, положила записку на стол... Когда же это Нина Васильевна приглашала Алексея?.. Отказался!

Нина Васильевна вернулась. Вика, отсев в сторонку, уже что-то лепила, но вид у нее был озабоченный, и она настороженно прислушивалась к разговору.

— Так что же вы мне посоветуете, Сильвия? — грустно спросила Нина Васильевна. — Он раскаялся, и это меня убивает. Ведь он опять может уйти... Я ему говорю, что он явился ко мне из-за скандала с Касимовой, — ведь всякий дурак поймет это. А он отвечает, что у него функция любви строго отделяется от общественных функций и... и стонет. Мне следовало бы собраться с духом и прогнать его. Как вы думаете?

Сильвия взглянула на Вику — было совершенно понятно, какого ответа она ждет от тети Сильвии, и ответ был дан:

— Трудно мне думать за вас, Нина Васильевна, но я бы прогнала немедленно.

Вика весело закивала, и Сильвия поднялась, с облегчением чувствуя, что ее миссия подходит к концу.

— Подождите немножечко, тетя Сильвия! Я что-то для вас вылепила!..

— Неудача за неудачей, — говорила между тем хозяйка. — А сердце еще не угомонилось, нельзя же в мои годы отказаться от всех надежд и жить одной наукой. Правда, иногда я мечтаю — вот я академик, вхожу в зал, где идет конференция, и все взоры оборачиваются ко мне. На мне скромное платье с одной только бриллиантовой стрелкой у шеи...

— Идите сюда, тетя Сильвия!

Как и можно было ожидать, пластилиновые фигурки дышали злободневностью: кругленький Олимпий в зеленых штанах замахивался палкой — увы! — на собственного отца (макаронные ножки Эльснера не оставляли никаких сомнений).

Сильвия оделась, ей отворили двери, и тут же за дверью оказался Олимпий — кругленький, в зеленых штанах.

— Где ты шатаешься? — закричала Вика, втащив его в прихожую. — Куда ты ходил?

— К Шмидтам, — нехотя ответил Олимпий.

— Что ты там делал? — строго допрашивала сестра, расстегивая ему тугой воротник курточки.

— Ужинал, — так же нехотя буркнул Олимпий.

— Как будто дома нет ужина! У нас есть булка и сгущенное молоко, я уже провертела в жестянке дырочку, можешь сосать...

Вика повела мальчика в комнату, а Нина Васильевна, приветливо улыбаясь, попрощалась с Сильвией.

Дома в передней висело синевато-серое пальто — пришел! В комнате кипел чайник; Алексей Павлович с хозяйственным видом осматривал накрытый стол: кильки, колбаса, хлеб — все было расставлено, и голубые чашки вынуты из серванта. Посередине в вазочке ярко горели желтые нарциссы... Но никакие цветы не могли бы так обрадовать Сильвию, как этот накрытый стол и узорчатые чашки, вынутые из серванта им самим, Алексеем.

36

«...Искусство живет в прошлом и в будущем, от вчера переходит к завтра; это мы, живущие с ним, хотим удержать его в настоящем, прикрепить к нашему дню. Такое желание естественно. Однако труднее всего говорить о том, что всего ближе нас касается, что срослось с нашим существом и образует стержень нашей судьбы и средоточие нашей личности...»

Прочитав это вслух, Ксения закашлялась от своего же дыма.

— Откуда? — спросила Фаина.

— Вот выписала и не отметила, теперь не помню...

Ксения еще полистала тетрадь со своими заметками, потом задумалась. Дым становился все гуще.

Через некоторое время раздался вопрос:

— Фаина! Как я должна трактовать твой внешний вид? Платье на тебе праздничное, с воланчиком, голова вся в кудрях химического характера, а на ресницах спит печаль. Почему?

— Ерунда, никакой печали.

— Ты погрузилась в размышления о стержне своей судьбы и средоточии своей личности?

— Да-да.

Отмахнуться от шутливого вопроса легко, но что-то кольнуло. Что?.. Весь мир вокруг живет, дышит, волнуется — и пришло время участвовать, пришло время действовать. Еще несколько дней ожидания, еще несколько дней меня ведут, мной управляют. Из аудитории в аудиторию, в библиотеку, на кафедру, в актовый зал...