Хаджи-Мурат Мугуев - Тонкая рябина

Утром, раздевшись до пояса и умывшись холодной речной водой, Радин направился по узкой тропе в штаб полка.

Из-за густо обросшего кустами пригорка широким шагом вышел высокий плечистый человек с четырьмя генеральскими звездами на петлицах. За ним цепочкой шла группа военных, среди которых Радин увидел командира своего полка, трех-четырех генералов и нескольких офицеров в звании полковника.

«Командующий фронтом» — догадался Радин. Слух о прибытии на их участок командующего уже пробежал по полкам. Радин хотел было свернуть в сторону, но было уже поздно.

Генерал, видно, был чем-то рассержен и хмурился. Он шагал быстро, за ним едва поспевали шедшие сзади офицеры.

— Да вам всякий, даже не знающий артиллерии, скажет, что «по-зи-ция» — иронически растянул он, — ни к черту не годна. Любой встречный… — выкрикнул он и взгляд его остановился на замершем по стойке «смирно» Радине. — А ну, солдат, ко мне! — скомадовал он.

Радин четким, строевым шагом подошел к генералу.

— Молодец, хорошо идешь. Ты, брат, не служил прежде в императорской гвардии? — пошутил командующий.

— Никак нет, товарищ генерал-полковник! — отдавая честь, сказал Радин.

— Ну, конечно, нет, но летам молод для этого. А выправка у тебя самая гвардейская. А вот я, брат, служил в гвардии в Измайловском полку унтер-офицером и сотни раз отбивал генералам «во фрунт». — Глаза командующего стали добрее и недовольное выражение сошло с лица.

— А как же так ловко ты «во фрунт» стал? Где научился этому? Ведь в нашей советской армии этого нет?

— Случайно, уж очень узкая тропинка, товарищ генерал-полковник.

Командующий пристальней всмотрелся в лицо Радина.

— Какой части?

— Пятой роты 93-го Гвардейского полка, рядовой Радин, — отчеканил Радин.

Генералы и полковники стояли позади Плотникова, довольные неожиданным разговором командующего с солдатом.

Генерал еще раз осмотрел с головы до ног Радина и негромко сказал:

— Вольно!

Радин опустил руку и стал в свободную, но по-воински почтительную позу.

— А вот, товарищи военные, спросим совета у простого рядового, не окончившего ни академий, ни высших артиллерийских курсов, не знающего законов баллистики и артиллерии. Скажи нам, гвардеец, где бы ты выбрал артиллерийскую позицию для восемнадцати тяжелых орудий и десяти полутяжелых батарей, если б на завтра было назначено наступление? — говоря больше для офицеров, чем для Радина, спросил командующий. — Мне предлагают установить батареи в ложбине, вдоль оврага. И оттуда открыть массированный, ты понимаешь это слово? — с нескрываемой иронией поглядывая на группу молчавших военных, продолжал Плотников.

— Так точно, понимаю! — сказал Радин.

— Так вот, гвардеец, что бы ты сделал на моем месте?

— Разрешите спросить, товарищ командующий фронтом, была ли произведена предварительная и точная арт- и авиаразведка, выяснившая расположение батарей и резервов противника?

— Ишь ты! — удивился Плотников. — В том-то и дело, солдат, что точных данных о хозяйствах противника нет.

— Ни в коем случае не соединил бы воедино группу тяжелых орудий, — спокойно сказал Радин.

— А почему? — удивленно спросил генерал.

— Во-первых, пока нет точных данных о расположении вражеских батареи, резервов и точек, что же касается выбора позиции, то скученность артиллерии в одном месте может привести в случае удачного артналета противника или его авиации к уничтожению и батарей, и людей. По-моему, товарищ генерал-полковник, всю тяжелую артиллерию надо рассредоточить, но удар ею следует наносить массированно и одновременно…

— Постой, постой, — останавливая его жестом, сказал генерал. — Откуда такие познания?

— Окончил в 1924 году Московское артиллерийское училище, затем арткурсы в Ленинграде и служил старшим офицером батареи тяжелых гаубиц на турецкой границе, товарищ командующий, — доложил Радин.

— Это солдат из штрафной роты, — объяснил командующему командир полка.

— Когда арестовали?

— В 1937 году. Дали тогда же пять лет лагеря и дополнительно три года ссылки, пошел в армию, из ссылки.

— Послали? — коротко спросил Плотников.

— Добровольно. Через военкомат.

— Он, товарищ командующий, уже не штрафной, — отличился, сбил немецкий самолет… Военный трибунал уже снял с него наказание. А позавчера ночью взял немецкого «языка» в разведке…

— Наградили? — коротко спросил Плотников.

— Представили. Ждем снятия судимости.

— «Ждем, ждем», — передразнил командира полка Плотников. — Человек тюрьму отбыл, добровольно на фронт пошел, подвиг совершил, а вы все ждете чего-то. Кем были на гражданке? — снова обратился он к Радину.

— Писателем.

— Осужден по 58-й?

— Так точно.

— И всего-то на три года. Значит, и дела-то никакого не было. Вы командира и писателя долго еще в штрафной будете держать? Пока не убьют или покалечат? — строго сказал командующий. — По закону, понимаете, по за-ко-ну, он уже свободный человек, отличившийся в боях с фашистами, а вы все ждете «снятия судимости»… Майор Анфицеров, доложите начальнику штаба, чтобы после операции отозвали в мое распоряжение гвардии рядового Радина. Вы его к какой награде хотели представлять? — спросил Плотников командира 93-го полка.

— К медали «За отвагу», — быстро ответил подполковник и было ясно, что он сказал это наобум, лишь бы ответить.

— А за сбитый самолет по статусу полагается Отечественная 2-й степени. Представить его к ордену.

Часа в два ночи роты были подняты и, согласно уже давно составленному плану, лесом и через низины, обросшие кустарником, выведены на передний план. И хотя сплошных окопов, таких, какие существовали в позиционных боях первой мировой, тут не было, однако кое-где саперы заблаговременно отрыли ходы сообщения, по которым прошла пехота. У выдвинувшихся вперед разведчиков вместо кирзовых сапог и бутс были мягкие войлочные чусты или кожаные чеги, присланные неделю назад из Москвы.

— Ну, друг Лександрыч, вот и дожили до бою с фашистом. Береги себя, ты человек еще нужный народу, — крепко стиснув локоть Радина, тихо сказал Прохор.

— А ты? Ты разве не нужен?

— Я нужен семье, таких тысячи, а ты писатель, жив останешься, расскажешь народу, как солдат за Родину воевал, как злодеи над людьми издевались. Непременно напиши про это. Мы умрем, а слава о нас да память — останутся.

И уже до самых позиций, до боевых порядков полка они не произнесли ни слова.

Ночь была темной, тишина тягучей и долгой. Радин знал, что все лежавшие возле него и сидевшие на корточках солдаты так же мучительно напряженно ждут начала боя. Все, и Прохор, и старшина, и взводный, почти весь взвод вчера вечером писали письма родным. И откуда только они узнали о предстоящем бое? Он не писал никому. Да и кому писать? Родных не было. Соня, вероятно, погибла, близких было мало, да и где они? Никто из прежних друзей не отозвался на его письма из тюрьмы. Писал и в Союз писателей из ссылки. И оттуда никто не ответил ему.