Борис Никольский - Воскрешение из мертвых

— Я теперь, знаешь, Игорь Сергеевич, — продолжал между тем разглагольствовать дядя Саша, — всех алкашей лютой ненавистью ненавижу. Так бы и перестрелял всех. Будь моя воля, я бы водку эту вообще уничтожил, подчистую: чтобы и духу ее не было; Сколько она жизни моей сожрала, подумать страшно! Потому нет теперь таким, как Федька, моей пощады…

— Ты небось грозил ему, а? Говорил, что перестреляешь? — усмехаясь, спросил Щетинин. «Ясное дело, — подумал он про себя, — одна нетерпимость порождает другую».

— Может, и грозил. Что я с ним, с гнидой такой, чикаться буду?

— Чикаться не чикаться, а к каждому человеку подход искать надо. А так видишь, что получается: ты ему угрожаешь, он тебе — вот и доугрожались до рукоприкладства.

— Что же, выходит, я ему и слова не скажи! — возмутился дядя Саша. — Подход еще к нему искать! Ишь ты! Да к нему один только подход — полбанки! Нет, что ты мне ни говори, а я его осиное гнездо разворошу, не будет ему от меня пощады…

— И давно, дядя Саша, ты стал таким беспощадным? — спросил Щетинин.

— Давно не давно, а года два, считай, уже набежало.

— И что же, ты сам-то совсем не пьешь?

— Совсем. Видеть даже не могу. Для меня эта злодейка с наклейкой теперь как красная тряпка для быка.

— Ишь ты, тореадор! — засмеялся Щетинин. — А скажи, если не секрет, конечно, ты что, пить сам бросил или лечился?

Дядя Саша задумчиво пошевелил бровями.

— Сам, правда, не сам. Но и лечиться не лечился. Просто один умный человек, дай бог ему здоровья, мне мозги вставил — вот и весь секрет. Были у меня мозги, затуманенные алкоголем, а он мне их прочистил. Я этому человеку по гроб жизни буду благодарен.

— И что же это за человек такой?

— Устинов Евгений Андреевич, дай бог ему здоровья.

Словно бы током ударило Щетинина. Опять этот Устинов! Ну надо же! Вот уж поистине тесен мир, тесен.

— Мозги, говоришь, прочистил? — переспросил Щетинин. — И как же он это делает?

— Не знаю. Словами вроде бы и не объяснишь это, — дядя Саша пожал плечами. — Я, бывало, и сам удивляюсь. Вроде бы говорит он все такое, что и раньше ты знал, а только по-другому ты слова эти воспринимаешь. Я как к нему в «поборники трезвости» записался, совсем другим человеком стал.

«Так вот откуда, значит, эта непримиримость, — думал Щетинин. — Вот откуда этот огонек сектантского упорства в глазах дяди Саши. То-то сразу почудилось мне что-то знакомое, недавно виденное. А выходит, вон куда ниточка тянется…»

— Тебя послушать, — сказал Щетинин, — так этот Устинов ваш прямо волшебник какой-то, чудотворец.

— Не знаю, кто уж он там, — сказал дядя Саша. — А только факт налицо. Кто я был раньше — и кто я теперь? Насчет волшебника не знаю, а человек это настоящий, я так скажу. Бескорыстная душа. Я тут как-то сунулся, отблагодарить его хотел, так он меня прямо с порога прогнал. «Я понимаю, говорит, что вы это от чистого сердца, но больше, говорит, так никогда не делайте». И подарков никаких не берет, ни за что. «Лучший, говорит, подарок для меня — это ваша трезвая жизнь». Вот какой человек! Я ведь только благодаря ему и узнал, что такое настоящая человеческая жизнь, чем она от свинской отличается…

— Ясно, ясно… — сказал Щетинин. — Но мы уже вроде бы отвлеклись от темы. — Не мог он и сам объяснить себе точно, что именно, но что-то раздражало его сейчас в дяде Саше. Понимал он, понимал необоснованность и даже некоторую противоестественность этого своего чувства, и оттого, пожалуй, раздражался еще больше.

— Хорошо, дядя Саша, будем разбираться, — с выражением решительной суровости в голосе произнес Игорь Сергеевич и пошел, заторопился к себе в партком. Другие, неотложные дела уже ждали его.

Однако и за другими делами не выходило у него из головы это происшествие. И не оставляло его, когда он думал о разговоре в медпункте, одно странное ощущение: вдруг стало ему казаться, что время от времени в глазах дяди Саши мелькала лукавая хитринка: так смотрят на человека, о котором знают что-то тайное, скрываемое до поры до времени.

Вообще последние дни мнительность одолевала, преследовала Щетинина. С тех пор, как позвонила в партком его супружница, с тех пор, как состоялся тогда короткий разговор с КБФ, не покидало Игоря Сергеевича ощущение, что все это не случайно, что есть у этих событий некая тайная пружина, некий руководящий, направляющий стержень. Меньше всего он был склонен искать причину случившегося в собственном поведении. Подумаешь — выпил лишнего! Кто не пьет нынче?! Да стань он завтра абсолютным трезвенником, и он тут же окажется белой вороной, словно бы выпадет сразу из той системы взаимоотношений, которая определяет и его жизнь, и жизнь многих его товарищей по работе. Уж кто-кто, а он-то, Щетинин, знает, что как раз во время застолий, разного рода междусобойчиков, товарищеских ужинов, а то и торопливых возлияний в рюмочных решаются порой самые важные вопросы, определяются завтрашние их судьбы. Быть своим в этом кругу, в этой своего рода касте, улавливать по еще не различимым для обычного глаза признакам движение шестеренок в кадровом механизме, угадывать колебания почвы, возникающие вдруг под незыблемыми, казалось бы, фигурами, предвидеть последствия возможных перемещений, и в свою очередь за этими перемещениями уметь разглядеть определенную политику, истинный их смысл, дальнюю цель — все это было настоящим искусством, которым владел Щетинин, а в какой-то мере и подлинным содержанием его жизни. Это пусть его благоверная пребывает в убеждении, будто именно морально-нравственные качества того или иного человека, его, так сказать, добродетели предопределяют продвижение наверх, предопределяют карьеру, — он, Щетинин, не столь наивен. Он-то знает, что не слова, произносимые вслух, решают дело, речи, звучащие с трибун, это лишь надводная часть айсберга, они произносятся, как правило, уже тогда, когда все уже решено. Однако знал Щетинин и другое. Если ты вдруг выпал из круга, если тебя решили принести в жертву — а жертвы такие необходимы как раз для того, чтобы у людей, подобных его благоверной, сохранялось их наивное прекраснодушие — тут уж к тебе будут беспощадны вчерашние же твои товарищи, приятели, сотрапезники. Тут уж на большее, чем на сочувствие в кулуарах, рассчитывать не приходится. Тут уж не жди, никто за тебя не заступится. Знал, хорошо знал Щетинин всю эту механику. И именно потому не мог отделаться от тревожного чувства, от одолевавшего его беспокойства. Уж не хотят ли именно его принести в качестве очистительной жертвы, чтобы продемонстрировать, как бескомпромиссно, невзирая на лица, ведется на заводе борьба за моральную чистоту руководящих кадров?.. И если это действительно так, то, выходит, дорогая и горячо любимая супруга его по неимоверной глупости своей первой подбросила вязанку хвороста в тот костер, на который предстоит взойти Щетинину… А тут еще так некстати это происшествие в третьем цехе…