Борис Никольский - Воскрешение из мертвых

В среду вечером Щетинину домой неожиданно позвонил секретарь парткома. Щетинин как раз досматривал хоккейный матч, когда раздался этот звонок. Видно, и впрямь произошло что-то необычайно важное, если КБФ, сам заядлый болельщик, звонил в такое время.

— Читал уже? — спросил он.

— Что?

— «Вечерку» сегодняшнюю, спрашиваю, читал?

— Нет, — уже чувствуя по интонациям в голосе КБФ, что ничего хорошего ждать ему не приходится, сказал Щетинин. — А что случилось?

— А ты почитай, почитай. Завтра к Генеральному на ковер пойдешь. Так что будь готов, — и Константин Борисович положил трубку.

— Лида! — закричал Щетинин. — Где «Вечерка»? Вечно засунешь все черт-те знает куда! Да не хватай, не хватай! Дай я прочту сначала!

Однако Лида уже прочно держала газету в своих руках. Теперь, ясное дело, не выпустит, пока не удовлетворит свое бабское любопытство. Пришлось смириться и читать стоя, заглядывая в газету через плечо жены. Он пошарил глазами по газетной странице, перебирая заголовки: не то… явно не то… и вдруг внутренне даже вздрогнул: «ПОЧЕМУ ТРАВЯТ РАБОЧЕГО?» — прочел он. Щетинин скользнул взглядом вниз, на подписи. Их было несколько — все неизвестные ему фамилии. Однако внутри текста наметанный его глаз уже выхватил знакомое сочетание букв: «ЯГОДКИН».

«Мы, члены клуба поборников трезвости…» — так начиналось это письмо в газету.

«Понятно, откуда ветер дует», — сказал сам себе Щетинин. Он так и чувствовал, что подложат ему свинью с этим Ягодкиным. Тоже мне — трезвенник!

Щетинин с некоторым трудом заставил себя сосредоточиться и стал читать:

«Мы, члены клуба поборников трезвости, решили обратиться в газету, чтобы защитить нашего товарища, рабочего третьего цеха производственного объединения «Светоч Октября» Ягодкина Александра Петровича. К сожалению, в цехе, где работает Ягодкин, тон задают любители хмельного. Здесь ничего не стоит появиться на своем рабочем месте под хмельком, а то и пронести в цех спиртное. С тех пор как Ягодкин стал убежденным трезвенником и членом нашего клуба, его рабочая совесть не позволяла ему больше мириться с подобными порядками. Он прямо заявлял об этом, открыто критиковал своих товарищей по цеху, разоблачал наиболее злостных пьяниц. Однако не всем пришлась по вкусу принципиальность Ягодкина, его активная борьба против пьянства. К сожалению, не встретил он поддержки и со стороны администрации. А недавно в цехе произошло возмутительное событие: рабочий Матрехин Ф. Г. в отместку за то, что Ягодкин не побоялся вывести его на чистую воду, нанес ему удар по голове. Теперь и администрация, и партийное руководство завода стараются замять эту безобразную историю. В результате пьяницы в цехе опять осмелели и подняли головы. Почувствовав снисходительное к себе отношение, они всячески стремятся опорочить Ягодкина, смотрят на него как на белую ворону и стараются совсем выжить его из коллектива. И работать, и жить в таких условиях, ощущая несправедливость со стороны своих же товарищей, ему очень нелегко. Но он не хочет сдаваться. Недавно на заседании нашего клуба Ягодкин рассказал нам обо всем этом, и мы решили написать письмо в вашу редакцию. Хочется спросить, куда смотрят партком и завком, если на их предприятии творится такое? Не может быть, чтобы в нашей Советской стране, в наше советское время на заводе не нашлась бы управа на пьяниц».

— Ну и ну! Писатели нашлись! Грамотных больно много развелось! Все пишут! — бормотал Щетинин раздраженно.

— А ты чего злишься? Неправильно разве пишут? Или правда глаза колет? — сразу отозвалась Лида.

— Правда! Любую правду, к твоему сведению, так можно вывернуть, что от нее один вред будет. Правдолюбцы какие! Алкаши бывшие! — возмущение распирало Щетинина.

Через некоторое время опять позвонил КБФ.

— Ну как? Ознакомился? Что скажешь?

— А что говорить, Константин Борисович? Дело известное: когда люди пить вынуждены перестать, у них характеры портятся. Делать им нечего — вот и пишут.

— Ты это не мне, ты это завтра Генеральному скажи, — чуть посапывая по своей привычке, отозвался КБФ. — Сейчас как раз вопрос о присуждении Знамени решается. Так что ему все это очень интересно будет:

— А я и скажу. Отмалчиваться не буду. Это, если хочешь знать, политической провокацией попахивает, такое письмо. Клевета на рабочий класс. Выходит, рабочий коллектив своего же брата, рабочего, травит, — это они хотят сказать?

— Ты в высокие материи не забирайся. Генеральный, сам знаешь, этого не любит. Ты факты давай.

— Дам и факты, — Щетинин уже справился с первой оторопью, и с первым — слепым — раздражением. Он чувствовал, что КБФ растерян и что явно намерен подставить его, Щетинина, под директорский гнев. «Ну что ж, посмотрим, может, это и к лучшему, — подумал Щетинин. — Я, по крайней мере, не буду жевать мочалу».

— Вот попомни мое слово, — продолжал он. — Газета еще извиняться станет перед нами. Подумаешь — Ягодкин! Он пить бросил, так хочет, чтобы ему звезду героя на грудь повесили. Возможно, он вообще тронутый, есть у меня такие сведения.

— Ну уж ты так круто не забирай, а то мы с тобой живо в зажимщики критики угодим, — сказал КБФ, но по тону чувствовалось, что доволен он был Щетининым, нравился ему боевой настрой своего зама.

— Ученого учить — только портить, Константин Борисович, — отозвался Щетинин.

— Ну, ладно, я тебя от хоккея небось оторвал. Иди досматривай. Наши там чехов раскладывают. А Генеральному, значит, я так и доложу, что ты, мол, владеешь этим вопросом.

Так оно и есть. В самую точку. Догадки Щетинина оправдались.

На следующий день, с утра пораньше, еще до начала смены заскочил Игорь Сергеевич в третий цех. Рабочие сразу окружили его. Здесь же был и Ягодкин, стоял в стороне, смотрел исподлобья.

— Ну что, братья славяне, прославились на весь город? — спросил Щетинин. — А? Что делать-то теперь будем?

— Это дядю Сашу спросить надо! — выкрикнул кто-то. — Ягодкина! Его рук дело!

— В газету-то зачем писать было? На весь город позорить? Сами, что ли, не разобрались бы?

— Выходит, алкаши одни у нас в цехе! Вранье это! На свои кровно заработанные чего ж и не выпить рабочему человеку! Это никто не запрещает!

— Мы тоже можем в газету написать! Выходит, каждый что захочет, то и напишет?!

— Гордости у людей совсем не стало. Патриотизма! Сами себя оплевать готовы.

— Теперь наш цех в любую дырку станет затычкой. Кругом будем виноватые.

— Сами бы на себя лучше посмотрели, чем о других писать!

— Небось и премии теперь лишат, а, граждане-товарищи?

— Это у нас быстро! За этим дело не станет. Ничего, дядя Саша тебе премию заплатит. Он нынче у нас богатый, на кефир перешел.