Галина Николаева - «Гибель командарма» и другие рассказы

День назад еще тонули в багрянце и золоте лесной купины. Сейчас облетели деревья, и среди зелени сосен лишь одни березы полнолиственны и ярко, молодо, светло-золотые. И, освещенные сквозным золотом листвы, необыкновенно белы стволы. Белее снега, белее бумаги, белее белого цвета, белее всего на свете!

Золотые и белостволые разгорелись сигнальными кострами, разметили, украсили сосновую чащу. И как вокруг костров все меркнет, уходит в темь — так померк, отступил вокруг березовых костров весь лес!

Молодое, чистое, дивно светлое золото берез!

Что весна! Весной березы только трогательны. Сейчас царственно прекрасны.

В октябре их царственная юность — северное чудо в лесу!

Как украсили и зажгли лес березы! Зеленые, они сливались с лесом, а сейчас горят среди сосен золотыми кострами, видные далеко, далеко!

И не гаснут, а день ото дня все чище, все ярче их золото, все белее невиданные стволы.

А день такой непередаваемой прелести, что хочется крикнуть: «Не уходи!»

Остановить, запечатлеть хотя бы словами.

Весной не то. Весной влага, тревога, зов. А сейчас — отдых. Сама природа сложила натруженные руки и улыбнулась лицо в лицо.

…Блаженный отдых, золотое успокоенье… Молодое пламя берез.

Редеют березовые листья, проступают ветви и поветья, меняется, буреет цвет. Уже не молодое, густое, дивно светлое золото, а буроватая, томленая позолота.

Лоснятся странно голые ветви.

Нет цветов. Только табак держится, не сдаваясь. Да крупные желтые ромашки не признают заморозков.

А день золот, тих, полон паутинок и чуть слышного журчания осенней опали.

Как пахнет ноябрем!

Птичья стая, закрывшая все небо, кружилась над садом с гомоном и тревогой. Прощалась с нами? Потом постепенно в кружении и гаме сместилась на запад.

Птицы ватажились перед отлетом.

Березы побурели, нет той светлой красы.

Палый лист на земле. Лесная опаль…

Солнце. Поредевшее, побуревшее полистье берез еще оживляет зелень сосен.

Остальные деревья оголены, и лоснятся на солнце нагие поветья.

…В зеленой траве не цветы — лесная опаль…

В длинной вазе на подзеркальнике последняя роза, по-октябрьски золотиста… Гаснущая, блеклого цвета.

Кончилось наше доброе лето.

Началась злая, беспощадная осень.

Надо стерпеть еще одну боль, еще одно разочарование…

…То, чем жили зиму, то, чему… так бесконечно радовались весной, рухнуло. Ничего не осталось, кроме боли.

Неужели милая тетрадка этого светлого лета кончится болью?

Сколько разочарования — и как мужественно Максим переносит. Сегодня ни звука об этом, слушая мои новеллы, говорил о них.

Грустно в тумане под зеленым тусклым небом.

Я боялась осени. Она пришла как раз такая, как я боялась, — жестокая!

День туманный, холодный.

Бурые березы. Темные сосны.

Цветут желтые ромашки.

Расцветают два бутона на розах. Наливается много бутонов.

Страшный душевный спад.

Душевное отупение.

Первая пороша!.. Первый зазимок. «С вечера пороша выпадала хороша…»

Вчера еще огромное соцветие анютиных глазок на влажной, черной земле. А утром за прихваченными сухим морозцем окнами по-зимнему холодно. Розоватое небо и… белый сад…

В саду все запорошило, все выбелило.

Все бело, свежо, принаряжено.

Неторопливо, негусто, красуясь на лету и давая собой полюбоваться, каждая сама по себе, спускаются белые мухи. Первая пороша! Первозимье! Нарядный денек!

Белая падь в воздухе.

Лежачок, первый спорый снежок на земле.

Еще не зима, первый зазимок.

Зима еще только выглянула, покрасовалась, поманила — глядите, какой я бываю красавицей!.. И что-то поет в самом сердце: «Ах, с вечера пороша выпадала хороша».

Рассталась с бабушкой Василисой — «пустила в люди…». И гаснут покой и радость… Отчего это — пойдет по редакции, — и конец радости?

Дивные слова Ленина:

«Обычное представление схватывает различие и противоречие, но не переход от одного к другому, а это самое важное.

…Мыслящий разум (ум) заостривает притупившееся различие различного, простое разнообразие представлений, до существенного различия, до противоположности. Лишь поднятые на вершину противоречия, разнообразия становятся подвижными и живыми по отношению одного к другому, — приобретают ту негативность, которая является внутренней пульсацией самодвижения и жизненности» [19] Ленин В. И. Философские тетради. М., 1947, с. 117—118. .

Вот и взаправдашняя зима.

Снегопад. День, как гнездышко, весь пуховый, мягкий, свежий.

Серо-белое низкое небо, пушистый непримятый снег на земле, крупные снежные хлопья в воздухе.

Тихо.

Мягко.

Пышно.

Бело.

На ветвях — везде белая оторочка. Ветви елей в пушистых и слипшихся шапках.

Ветви молоденьких сосенок так забило, что из снежных валиков смешно торчат только кончики зеленых иголок.

Липкий снег даже вдоль стволов сосен с юго-восточной стороны.

Весь мир опушен белым. Так свежо и чисто, что после прогулки во рту вкус ключевой воды…

Тот же свежий и пасмурный радостный день.

Та же опока, оторочка всюду на ветвях, на стволах, на заборах.

Необмятое первозимье: еще не принастило пышный снег. Те дни, когда от пороши до наста вольготно зайцам.

И все тот же вкус ключевой воды на губах, во рту, кажется, в самой крови.

…Хорошо.

Снегу много, но нет той пышности — повлажнел, потяжелел. Опокой сваливается с ветвей большими влажными комьями, лишь кое-где остается, как клочья ваты. Тепло — 0 — 1°, а на стволах по всей длине от корня до верхушки узкие белые полосы с юго-западной стороны. Липкий снег плотно набился в надкорья и держится.

В этот день подружились зима и осень — взялись за руки. Тихо шагают рядком.

Совсем осенняя мелкая редкая мжичка в воздухе, осенняя влага, а на земле нетающий снег…

То вдруг засеверит, и посыплются крупные липкие густые хлопья, и весь мир виден сквозь густую белую сетку.

Тонкая, тонкая грань меж зимой и осенью.

В полдень особенно густо повалили крупные хлопья, особенно загустела белая сетка. Но снега на деревьях, заборах не прибавилось — он был снегом в воздухе и таял у земли. На перилах балкона, на подоконниках, на иглах сосен свисали крупные капли, крупно капало с крыш, разбрызгиваясь, как в ливень, и вскоре полуснегопад-полудождь превратился в обыкновенный дождик, и уже не белая, а серая сетка занавесила лес.