Вера Щербакова - Февраль - кривые дороги

— Ну что, ну как прошел твой первый день? — набросилась тетка с расспросами, едва Тоня переступила порог дома.

Тоня была немногословна, задумчива и как будто грустна.

Дарья Степановна терялась в догадках: «Мудреная какая-то, уж не от меня ли скрывается?» — и обиженно поджала губы.

Отправляясь по привычке к Карповым поболтать немножко перед сном, тетка позвала с собой Антонину.

— Одна ступай! — отмахнулась Антонина, делая вид, что собирается ложиться спать. Ни Марию, ни особенно Настеньку ей сейчас почему-то не хотелось видеть.

Федор Коптев не заставил себя ждать. Он появился перед Антониной неузнаваемым: серые брюки, черный пиджак поверх голубой рубашки.

«А мы хоть куда: с фигурой гимнаста и кудрявой головой поэта!» — с удовольствием отметила Тоня, и глаза ее просияли. Она постаралась с особым изяществом подняться ему навстречу, подала руку. В плиссированной зеленой юбке, в облегающей белой кофточке Антонина самой себе казалась ландышем.

— Вы сегодня определенно собрались сразить кого-то! — рассматривая девушку чуть прищуренными глазами, проговорил Коптев.

Тоня загадочно улыбнулась:

— А вы не догадываетесь кого?

Коптев выразил удивление.

— Уж не меня ли? — добродушно спросил он. — Однако имейте в виду, — тотчас серьезно добавил он, — я из неуязвимых!

«А вот возьму и проверю твою неуязвимость!»

Федор диктовал, она печатала, как и всегда, быстро, без ошибок.

— Да вы мастерица! — похвалил он.

— Для вас стараюсь! — раздалось в ответ.

Всякий раз, когда Коптев заглядывал в текст заметки, пригибаясь к Тоне, она лукаво косилась на его профиль.

«Ну, сделай милость... чмокни меня в затылок!» — мысленно внушала она ему.

Из учебного комбината они вышли вместе. Широкие окна культбазы напротив ярко светились, в зале шли танцы под гармонь.

— Проводите меня туда, — попросила Тоня, внезапно загораясь пришедшей в голову мыслью.

— С удовольствием! — весело ответил Коптев, пропуская девушку вперед.

По всем правилам галантного ухажера он помог Тоне раздеться, снять боты, и они стали протискиваться в зал среди курящих в коридоре парней.

— Кто такая, откуда? — говорили вокруг Коптева.

Пляска Тони захватила Федора и как-то сразу разрушила в его представлении несколько манерный облик девушки.

«Да она, оказывается, простая и веселая!»

Тоне шумно хлопали за «Казачка», просили повторить.

— Нет, нет, мне пора, дома волноваться будут, — говорила она Коптеву, направляясь в раздевалку. И вдруг, вглядевшись в его лицо, лукаво погрозила ему пальцем.

— Вижу, вижу, неуязвимость-то ваша трещинку дала!

Как жестоко потом она была наказана за эти слова! Дни бежали, а все оставалось по-прежнему: раз в неделю он приходил к ней продиктовать свои заметки, был вежлив, предупредителен. При случайных встречах крепко жал руку, скороговоркой осведомляясь, как жизнь. Хотя бы задержал взгляд на ее костюме, прическе, наконец. Все впустую. Началось вроде бы с шутки, а что вышло? Правду сказал: неуязвимый, а она собачкой готова побежать за ним — только бы заметил! Будто околдовала его Настя в своих обносках с сестринского плеча!

Антонина однажды не выдержала, расплакалась перед теткой. Багровое лицо Дарьи Степановны страдальчески сморщилось. Племянницу она любила по-матерински. Живи они, как раньше, в каменном особняке, женихи к племяннице на рысаках бы подъезжали, а тут какой-то рабочий, и тот почему-то нос воротит.

Укорачивая петли на юбках Антонины, тетка советовала ей молиться.

Тоня верила в бога, но выдавала себя за безбожницу: осмеют еще и за отсталую посчитают. Она даже в комсомол готова была вступить, если бы приняли.

Дарья Степановна пробовала отвлечь, разговорить девушку: напрасно, мол, забила себе голову, свет не клином сошелся на этом распроклятом Федьке!

Тоня бледнела, стискивала зубы.

— Или он, или никто! — зло рыдала она. — Слышишь, тетка, в монастырь уйду...

А внизу у Карповых тоже было в это время неспокойно. Настя вернулась домой с перевязанным глазом, чем очень напугала Марию.

— Настя, да что с тобой? Ну-ка, ну-ка, глаз-то покажи. Да он у тебя багровый весь!

Настя рассказала: дали на практике в цехе делать кронциркуль. Начала она, как обычно, с черновой обработки рашпилем, и тут ее угораздило нагнуться к тискам и сдуть опилки.

Мастер послал Настю в медпункт, где ей промыли глаз, но стружку не обнаружили, хотя она явно замаскировалась где-то, выжимая из глаза слезу.

Пришлось идти в поликлинику. Там врач заставлял Настю смотреть то вверх, то вниз, то на свой указательный палец, пока не воскликнул:

— Ничего не понимаю! — и выписал ученице направление в глазную клинику.

В клинике молодая, черноволосая женщина-врач начисто отвергла присутствие металлической соринки в глазе. А когда Настя попробовала возразить, что пусть не соринка, но что-то мешает, и глаз не перестает слезиться, то услыхала в ответ:

— Намяли вам глаз, вот и слезится. Поспите, к утру все пройдет.

Настя закрыла за собой дверь лечебного учреждения в полном смятении. Теперь уж болел не один глаз, боль отдавала и в голову.

Мария на слова врача, что за ночь все пройдет, только головой покачала и велела сестре класть к глазу примочки с борной — средство безвредное, дезинфицирующее.

От примочек как будто полегчало. Однако ночью снова стало хуже. Настя просыпалась через каждые полчаса, стоило повязке высохнуть, а чуть забывшись, стонала и охала. В глазах полыхал жар, было больно моргнуть.

В пятом часу утра, вконец измотанная мерещившимися ей ужасами, что будто у Насти от жары может вытечь глаз, Мария разбудила мужа. Михаил вскочил, накинул пиджак.

— Миша, не волнуйся... Возможно, я преувеличиваю. Но у Насти глаз огнем палит! Нужно что-то делать...

Быстрая на решения Мария подняла сестру, стала помогать ей одеваться, чтобы снова ехать в глазную клинику, несмотря на то что час был ранний и трамваи еще не ходили.

В клинике они застали дежурного врача за книгой у настольной лампы, с седой копной волос на голове.

Мария вдруг всплакнула.

— Вот маемся, доктор, попала стружка, а у вас сказали вчера, что ничего нет. Так и без глаза остаться немудрено.

— Успокойтесь, милая, сделаю, что могу, — заговорил врач, усаживая Настю в кресло. — Стало быть, стружка или нечто вроде попало... но куда же она подевалась? Т-а-к! Искали в глазном яблоке, а она вон где угнездилась, в самом зрачке! Сиди, не моргай. Надо ее выживать оттуда.

В руках врача появилась тоненькая стальная спица. Он крепко зажал Настины колени в свои и приблизился к ней, обдавая ее запахом табака, смешанным с запахом одеколона.

Настя не успела опомниться, как на большой морщинистой ладони доктора лежало крохотное металлическое зернышко.