Вера Щербакова - Февраль - кривые дороги

— Полюбуйся и сохрани на память. В другой раз не советую обзаводиться таким подарком. Ну-ка, поморгай.

Настя поморгала.

— Ой, доктор, спасибо вам. А скажите, завтра мне можно на учебу?

— Рановато. Придется посидеть несколько деньков дома.

Мария принялась зорко охранять Настю: карандаш и бумага были под строгим запретом. Она не пустила ее и на занятия литкружка, хотя глаз был почти здоров и Настя очень просилась.

— Не понимаю, зачем рисковать? Литкружок никуда не уйдет от тебя, — говорила распорядительная Мария, не подозревая даже, какого больного места касалась в душе сестры.

Не литкружок был нужен Насте, а Федор Коптев. Целую неделю, целую вечность не видеться с ним, и это сейчас, когда Антонина плетет вокруг него свои сети! Поначалу Настя не придала никакого значения тому, что Тоня вызвалась печатать Федору заметки для стенгазеты. Наоборот! Он просил — она согласилась помочь, и его «Монтажник», всегда интересный по содержанию, приобрел хороший внешний вид, чему Коптев, как редактор, очень радовался.

И все же глухо нарастали ревнивые опасения. Зачем эти их обязательные встречи раз в неделю, к чему приведут они?

Насте никогда не доводилось видеть их вместе, кроме того единственного раза, когда она, повинуясь какому-то внутреннему чувству, проходя в обеденный перерыв мимо учебной части, толкнула дверь... В глаза сразу бросилась Тоня у окна за машинкой: она не печатала, а с кем-то разговаривала, осанка ее была полна достоинства, губы улыбались. Тот, с кем она говорила, помещался в углу за окном и потому не сразу был виден. Кровь бросилась Насте в лицо — она узнала Коптева и мгновенно прикрыла дверь.

Это случилось накануне того дня, когда так некстати ей попала стружка в глаз.

«Заметки — предлог со стороны Тони... Она влюбилась и делает все возможное, я-то уж знаю ее!.. Но он-то, он-то каков?» — и Настя вновь погружалась в созерцание, как ей теперь казалось, унизительной позы Коптева перед Антониной.

— Чем сидеть и дуться на меня, хоть бы радио включила! — заходя на минуту в комнату, вся в пылу хозяйственной деятельности, сказала сестре Мария.

В половине девятого с лестницы послышался такой топот, будто по ней одновременно спускалось все население дома. Затем входная дверь коридора скрипнула и подозрительно долго не закрывалась.

Устав ждать, что же будет дальше, Настя выглянула из комнаты. Перед ней в полном составе стоял литкружок.

— Нагрянули... навестить тебя! — заметно конфузясь, пробормотал Володя Ивлев, затеявший эту поездку. — Ну, а кроме того, — продолжал он, — мы привезли тебе немецкую газету «Молодой пролетарий» с фотографией и статьей.

— Раздевайтесь, я рада видеть вас! — отвечала Настя, как подобает радушной хозяйке, а появившаяся из кухни Мария, захватив в охапку старые пальто с вешалки, освободила ее.

Когда отзвучали первые приветствия, первые вопросы о том, как чувствует себя Настя, и как только все разместились в комнатушке при энергичном содействии Марии, Ивлев протянул Насте газету.

— Анастасия Воронцова в иностранной прессе. Бери, любуйся собой и читай!

— Славная мордашка! — заметил кто-то из литкружковцев.

— Да уж, немецкие парни не останутся равнодушными, — поддержали его.

Бросив взгляд на большую четкую фотографию на четвертой полосе, Настя вспыхнула от удовольствия.

— Сколько процентов ты имеешь по немецкому? — спросил ее Ивлев.

— Девяносто пять! — похвалилась за сестру Мария.

— Тогда пусть переводит, — распорядился Володя.

Все терпеливо ждали, пока Настя разбирала статью про себя. Потом она стала переводить.

Гости принялись просить Настю прочитать еще что-нибудь и перевести, разглядывая газету.

— Ой, смотрите-ка, никак карикатура на Адольфа Гитлера! — раздалось восклицание.

— Ну да, он самый — фашист, рвущийся к власти!

Туловище Гитлера было разделено пополам: одна половина, обращенная к рабочим, — в комбинезоне, другая — во фраке со звездой, для сидящих перед ним магнатов, как перевела Настя.

«Общее благополучие должно быть выше собственного благополучия!» — поучал он рабочих.

«Мы должны говорить языком обездоленных социализмом рабочих, чтобы привлечь их на нашу сторону!» — обращался Гитлер ко всем имущим.

— Сложная обстановка сейчас в Германии!

— Ничего, упростится со временем. Там Коммунистическая партия не из слабых!

Уважительно послушав разговоры столь начитанных парней, Мария незаметно поднялась и вышла в кухню, чтобы вскипятить чай на всю ораву.

Дверь снова отворилась, и на пороге комнаты появилась Тоня в голубом расшитом цветами кимоно, с замысловатой прической приподнятых волос на голове.

— Привет честной компании! — улыбаясь, певуче произнесла она и, поймав восторженные взгляды Настиных гостей, кокетливо пояснила: — Я не с неба свалилась, я живу в этом доме наверху!

— Привет, здравствуйте! — нестройно отвечали ей.

— А-а-а, Федя, и вы здесь, — продолжала Тоня, встречаясь с Коптевым глазами. — Очень кстати. Вы-то и нужны мне... В качестве компенсации за заметки помогите мне, пожалуйста, наладить примус.

Коптев, будто колеблясь, не сразу поднялся с дивана. Его подтолкнули в спину:

— Иди, иди, если девушка просит! Не позорь наш мужской род...

Прикрывая за собой дверь, Федор невольно оглянулся. Глаза Насти были полны негодования, или, может, ему показалось?

Федор оглядел Тонину комнату, софу под дорогим ковром, подошел к пианино.

— Играете?

— Бренчу немножко. Тетка любит послушать, и вам могу поиграть.

— А где она?

— Кто, тетка? Поехала родственников навестить, — отвечала Тоня, неслышно двигаясь по комнате от буфета к столу, на котором появились сначала корзинка с хлебом, затем консервы, нарезанная тонкими ломтиками колбаса на тарелке. И в довершение всего бутылка коньяку с двумя крошечными рюмками.

Федор развел руками.

— Что я вижу? По какому поводу... И откуда сие? — начал было он, но Тоня опередила его:

— Повод есть. Предположим, что мне исполняется девятнадцать лет, и тетка расстаралась, продала свои золотые серьги.

— Постойте, а как же примус?

— Никак. Я вам нравлюсь в кимоно? — взмахивая руками, точно крыльями, улыбаясь спросила Тоня, близко подходя к Коптеву и заглядывая ему в глаза.

— Нравитесь, — отвечал Федор. «Хотя бы за то, что вы смелая дивчина!» — хотел было добавить он, но воздержался, боясь смутить ее этим.

Они выпили по «наперстку», так не без иронии Федор назвал про себя выставленные Тоней рюмки. Тост произнес он, за здоровье новорожденной и ее успехи. Антонина подсказала: «На всех фронтах» — и многозначительно поглядела на него.

После трех «наперстков» — Тоня только пригубила — Федор к своему удивлению почувствовал, что его начинает «разбирать» — хоть сейчас затягивай песню.