Константин Паустовский - Том 9. Письма 1915-1968

Я много бродил по городу по вечерам (дни были короткие, темные) над Невой, смотрел на фонари, на пламя над Ростральными колоннами и вспоминал стихи Мандельштама. «Ты вернулся сюда, так глотай же скорей рыбий жир ленинградских речных фонарей». Вообще, за прошлый год было много всяких событий в моей жизни — как-нибудь расскажу о них.

Мой мальчик Алешка (как теперь говорят — «симпатяга») сходит с ума из-за марок. У них, у мальчишек, все время идет обмен марками, выискивание самых красивых, ссоры и даже легкие драки на этой почве. Я сказал ему, что буду всем своим друзьям за границей писать и просить их присылать старые марки. Теперь он каждый день пристает ко мне и спрашивает: «Ты написал Лидии Николаевне? Написал? Ты же обещал». Пришлите ему несколько марок, пожалуйста. Восторгу его не будет границ (он очень шутливый, непослушный и восторженный мальчик).

Да, чуть не забыл. В Ленинграде Гранин устроил торжественный ужин. На нем, кроме меня, из «парижан» был Рахманов. Пили за Ваше здоровье. Все Вас вспоминают £ умилением.

Я страшно разболтался. Простите.

Будьте счастливы, здоровы, ничем не огорчайтесь.

Передайте мой сердечный изысканный (можно это слово перевести «элегантный») привет Поль. И большой привет Леле.

Ваш К. Паустовский.

Простите за помарки. Я письма правлю, как рукописи.

В Ялте я пробуду примерно до апреля.

Р. М. достян

11 февраля 1961 г. Ялта

Ричи, милая, дорогая, я очутился в Ялте после многих жестоких испытаний. Устал смертельно, на время потерял интерес ко всему, кроме литературы и нескольких милых сердец. Начал писать вторую книгу «Золотой розы». Получается нечто безумное, свободное.

Пока я здесь один. На днях приезжают Татьяна Алексеевна и Галка.

Ненавижу себя за то, что вношу в жизнь путаницу, тревогу, всякие беды, вместо того чтобы вносить покой, радость, веселье. Ненавижу в себе все, до последней мелочи.

Здесь тепло, сонно, море все время во мгле, но по вечерам иногда бывают удивительные нежнейшие закаты. На миндале уже наливаются и лопаются почки. Я весь еще полон Буниным. О нем я недавно писал. Часто сижу по ночам у себя на большой террасе (я все в той же 45-ой комнате) и без конца вспоминаю бунинские стихи:

В дачном кресле, ночью, на балконе,

Океана беспредельный шум.

Будь доверчив, кроток и спокоен,

Отдохни от дум…

Если бы Вы могли быть сейчас в этом пустынном Крыму, Вам бы, наверное, хорошо писалось. А надо мной, должно быть, надо поставить крест. Я тороплюсь написать все, что задумано. Не знаю — успею ли, а кровь в жилах все скудеет и скудеет, но «на сердце не скудеет нежность».

Хочу получить от Вас хоть несколько слов. Пишите, пожалуйста, прямо сюда со свойственной Вам сдержанностью и холодком.

Целую Вас. Ваш К. Г.

Извините за помарки.

Это — миндальный листок.

14 февраля 1961 г. Ялта

Танюша, радость моя, рукой мне писать стало трудно, нужно очень напрягаться, чтобы писать разборчиво. Поэтому пишу на машинке, не сердись.

Когда же ты приедешь? Я тебя все время жду и чем дальше, тем сильнее. Я думаю о тебе так хорошо, маленькая моя. А время уходит глупо и быстро среди чужих людей. Я все время в состоянии какого-то длинного и тоскливого одиночества. Хорошо одиночество, когда отрываешься для работы на несколько часов и знаешь, что ты, мой единственный человек, рядом, но постоянно оставаться с самим собой, со своими мыслями, огорчениями, болезнями — уже нет сил.

Приезжай скорей. Ты тут отдохнешь, выспишься, начинается уже тихая весна, море спокойное и серое, очень тепло, иногда только идут дожди, но тоже теплые и душистые.

Здесь только Родов, очень славные молодые литовские поэты. Все по-старому. И нас здесь считают за своих и принимают как своих.

Работаю пока не очень много, — по пять-шесть часов в день. Пишу свободно, ни о чем не думая, и мне кажется, что журналы напрасно ссорятся друг с другом из-за этой вещи, так как они ее все равно не напечатают. Она гораздо «страннее», чем первая книга «Золотой розы». Я хочу поймать и закрепить, довести до полной прозрачности то состояние, которое называют вдохновением, но оно гораздо сложнее, сильнее и ближе к жизни, чем то легкое состояние, какое мы зовем этим именем. Пожалуй, это пушкинское: «Я забываю мир, и в сладкой тишине я сладко усыплен своим воображеньем» и слова Заболоцкого: «Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую ночь вдохновения». Это очень сильное, ясное, великолепное состояние. Видишь, как я не умею рассказывать о своих вещах. В том, что я до сих пор написал, все ясно, просто, а рассказываю я об этом косноязычно. Писать легче и хочется.

Танюха, здесь приблудился щенок курцхард (той же породы, что Тимка, но наполовину черный, а наполовину пятнистый — серый с коричневым) с такими добрыми, умными и нежными глазами, что просто сердце разрывается. Это — сучка, и если ее взять, то она с Евой будет жить очень мирно. Когда приедешь, посмотришь ее и мы решим. Очень она хороша. И с Евой они будут, как говорят, «прекрасная пара».

Вторая новость. Вчера меня пригласили в «Массандру» на дегустацию столетних вин. Пригласил меня главный винодел Крыма профессор Егоров — старик 87 лет. Раз в несколько лет они дегустируют все старые вина, и те, что могут испортиться (или, как они — виноделы — говорят, «умереть»), пускают в продажу (очевидно, они идут за границу). Какие вина, Танька! Особенно французские из ливадийских подвалов. Всякие Шато-Икем, Мускатель, Портвейн Лемера, Каберне, Мадера. Самое старое вино — ему 118 лет — такого цвета, запаха и вкуса, что даже виноделы загрустили, а старик Егоров сказал, что вкус этого вина, налитого в бутылки еще во времена Бальзака, очень «благородный, темпераментный, горький, с тончайшим ароматом старения». Вообще, у них очень интересный язык — «живое» и «мертвое» вино, «смолистый, полный, гладкий букет».

Третья новость — затмение. Темнота быстро шла с запада, и все птицы и все чайки улетали на запад, где еще оставалось немного света. Сразу начало холодеть. Перед полной темнотой зажегся маяк, все уличные огни и огни на пароходах в море. Было очень странно и даже зловеще.

Маленькая, Танюша моя, я пишу, должно быть, плохо из-за того, что все время жду тебя и мне гораздо интереснее говорить с тобой, чем писать. Приезжай! Пока что меня здесь никто не трогал, «не беспокоил»

Бобович прислал мне сюда замечательную фотографию Олеши.

Сегодня все равно буду звонить. Получил ли Алешка марки?

Обнимаю тебя, милая моя, любимая, мои золотые височки. Они очень у тебя красивые и трогательные.

Твой Костя.

18 февраля 1961 г. Ялта

Дорогой Александр Михайлович, — дует легкий норд-ост при ослепительном солнце, зацветает миндаль, — почему бы Вам с Лялей не приехать в старую нашу, благословенную Ялту.