Валерий Осипов - Разрушение храма

Движения официанта похожи на выступление фокусника-манипулятора. Четкие жесты. Энергичная улыбка. Полная уверенность в своих действиях. И образцовая внешность. Черный фрак, строгий пробор на голове (голова похожа на грецкий орех). Белые манжеты мелькают над столом, меняются вилки, тарелки, рюмки… Кого он напоминает?.. Вспомнил. Так изображают в кино офицеров царского генерального штаба. Внимательность. Участливость. Твердость. Джентельмен в погонах (а теперь с салфеткой).

Ужин окончен. Выходим на набережную. Напротив, через Сену — редкие фонари в парке Тюильри. Правее темнеет громада Лувра. Фигурные башенки на крыше, затейливые формы печных труб.

Он выходит из ресторана последним. А где же она? Она ведь привыкла все время держаться около него… Ага, вот и она. Подошла к парапету. Задумчиво смотрит на Сену. Тяжело вздохнула. Понятно. Вид вечерней реки напомнил о душевной раздвоенности — пришла любовь, а муж рядом. Нехорошо. (Тяжелый вздох, безусловно, предусматривался по сценарию.)

Он поднимает руку, требует внимания.

— Предлагаю совершить небольшую экскурсию по историческому центру Парижа… Конечно, чтобы подробно ознакомиться с достопримечательностями даже центральной части города, не хватит не только одного вечера, но и целой недели… Но что поделаешь: мы — транзитники. Мы проведем в Париже только одну ночь. Завтра утром мы вылетаем в Прагу, и дальше — в Москву…

Трогаемся по набережной. Фонари стоят редко, горят тускло, рассеянно. Стекла последний раз мыли, наверное, перед Варфоломеевской ночью.

— Мы двигаемся по левому берегу Сены…

Он останавливается и показывает рукой на Тюильри:

— …А там, на противоположной стороне реки, — правый берег…

Неопровержимая логика. Редкая наблюдательность. Господи, и что ей только могло в нем понравиться?

— Левый берег французской столицы соединен с правым берегом многочисленными мостами… Позади нас Королевский мост, мост Карусель, мост Искусств… Мы стоим сейчас около моста Сольферино. Дальше будет мост Согласия, потом мост, названный в честь предпоследнего русского царя Александра Третьего, потом мост Инвалидов, около которого мы, осмотрев предварительно Бурбонский дворец, повернем налево к месту захоронения Наполеона Бонапарта…

Мы идем по набережной. Он продолжает что-то объяснять, размахивает руками, делает многозначительные жесты. И все плетутся за ним, как овцы, смотрят ему в рот, записывают…

Спокойно, Курганов. Успокойся. Возьми себя в руки. И прежде всего перестань ворчать, как старый дед.

Господи, о чем это я?.. Быть первый раз в Париже и ничего не замечать вокруг себя, ни на что не обращать внимания. Очнись, Курганов, очнись! Ты же не имеешь никакого права быть в Париже и утыкаться носом в свои маленькие личные настроения…

…Дворец Инвалидов. Усыпальница Наполеона. Церковь под позолоченным куполом, казармы, военный музей… Там, внутри этого огромного здания, лежит прах артиллерийского лейтенанта, ставшего императором Франции. Там, под позолоченным куполом церкви Сен-Луи, покоятся останки человека, поразившего когда-то мир. Он разгромил феодализм в Европе. Его войны привели в Париж будущих декабристов. Он первый окунул европейские государства в кровавую купель новой жестокой эпохи — эпохи промышленного соперничества… Он начинал с Тулона, на штурм которого шел простым офицером впереди атакующей колонны с обнаженной шпагой в руке… На Аркольском мосту, будучи уже генералом, он бросился со знаменем под австрийскую картечь, увлекая солдат за собой через трехсотметровую пропасть… В битве под немецким городом Прейсиш-Эйлау он, ставший уже императором, шесть часов подряд, удерживая важную позицию, простоял со своим штабом на городском кладбище под неприятельскими ядрами, подавая пример расположенным на этом же кладбище войскам. Вокруг него взлетали в воздух доски гробов и надгробные плиты, вокруг него было убито несколько адъютантов и генералов свиты, а он так и не сдвинулся с места в течение всех шести часов и добился своего — удержал важную позицию.

Да, он был захватчиком, грабил завоеванные страны, сжег Москву… Да, он был жестоким человеком, не знал жалости, не щадил свои большие батальоны в сражениях («У политики нет сердца, у политики есть только голова» — эти слова сказаны им). Но это он заплакал во дворе дворца в Фонтенбло, прощаясь со своей гвардией (двор с тех пор так и называется — Двор Прощания). Это он отклонил предложение экипажа одного из двух французских кораблей, который хотел напасть на английскую эскадру (сторожившую Наполеона у северных берегов Франции после его отречения от престола), чтобы пожертвовать собой, погибнуть, отвлекая внимание англичан, а бывший император в это время должен был на втором корабле прорваться сквозь вражеский строй и уйти на всех парусах в океан и дальше к берегам Америки. («Я больше не император, я частное лицо, а жизнь частного лица не стоит того, чтобы ради нее жертвовать французским военным кораблем» — эти слова тоже сказаны им.)

Нет, что бы там про него ни говорили, что-то все-таки было в этом артиллерийском лейтенанте. Что-то все-таки вошло с его именем в историю и в человеческий опыт. Вошло и осталось.

(А зачем мне все это — Наполеон, Дворец Инвалидов?.. Надо, надо! Что-нибудь я все-таки напишу после возвращения… Она и так почти украла у меня всю эту поездку. Я почти ничего не замечал вокруг себя в Ливане и Сирии… Надо хоть Париж рассмотреть повнимательнее… Надо хоть здесь вспомнить и соединить то, что знаешь, с тем, что видишь перед собой собственными глазами…)

И все! И хватит!.. Хватит вешать лапшу! Плевать мне на внутреннюю дверь из его комнаты в ее номер! Я в Париже. Первый раз в Париже. И пускай они провалятся в тартарары со своей внутренней дверью.

…Марсово поле. Эйфелева башня. Словно чья-то огромная рука задернула до конца гигантскую застежку-молнию над Парижем.

Через Иенский мост переходим на правый берег. Дворец Шайо, сады Трокадеро, авеню Клебер — с ума можно сойти от всех этих знаменитых названий, от этого водопада исторических улиц, площадей, переулков. (И чтобы я в эти минуты еще думал о внутренней двери между их комнатами? Да пошли бы они к чертовой матери со своей внутренней дверью.)

…Вот она — площадь Звезды! И Триумфальная арка — будто два медведя встали на задние лапы, обнялись и пытаются одолеть друг друга… И скульптурная экспрессия «Марсельезы» — «Отправление в поход». И Вечный огонь над могилой Неизвестного солдата…

— Быстрее, товарищи, быстрей! — размахивает Он руками. — Времени в обрез!

Как, неужели мы не постоим хотя бы две-три минуты над могилой Неизвестного солдата?

— Отсюда, от площади Звезды, начинается главная улица Парижа, так называемые Елисейские поля… За мной, товарищи!