Валерий Осипов - Разрушение храма

Петриков папаша поморгал кабаньими глазками, поморгал и ушел. Не ожидал он, видно, от меня такого встречного озлобления. А заместитель наш меня в тот же вечер в самолет и в Москву! «Остыть, говорит, тебе немного требуется. Отдохнуть от изучения жизни. А то ты тут самостоятельный срок схватишь, независимо от своего Гребенюка».

Я в Москве и в самом деле остыл немного от своих северных приключений, взял очередной отпуск, нашел одного старого приятеля (он адвокатом работал, юридический факультет окончил, хитрый был такой парнюга — мы еще в баскетбол в одной команде играли) и вместе с ним отправился обратно на север, в Якутию. Только-только успели прилететь к Жоркиному суду.

Петриков папаша к тому времени тоже остыл, сидел на суде тихий, смирный, щеки по плечам распустил, плакал… Мне его даже жалко стало.

В Жоркиной экспедиции я собрал комсомольское собрание и попросил, чтобы мне поручили роль общественного защитника. Поручили.

Начинается суд. Мой московский приятель-адвокат из прокурора в первый же день клоуна сделал, а из обвинительного заключения — решето. Одна сплошная дыра от обвинительного заключения осталась. Никакого состава преступления.

Но прокурор не сдается. И председатель суда его все время поддерживает. А нас все время осаживает. А народные заседатели — и того хуже… Одна была какая-то дальняя родственница или приятельница родителей нашей Клани ненаглядной (поселок-то хоть и районный был, а народу в нем жило как в двух московских кварталах, все друг другу кумовьями и сватами приходились. А второй народный заседатель — старичок такой сибирячок — с Петриком Кривулиным кое-какие коммерческие отношения по линии рыболовецкого инвентаря поддерживал (сети там всякие капроновые, снасти, вентери — Петрик наш и по торговым делам соображал очень неплохо). Об этом обо всем нам потом ребята из Жоркиной экспедиции рассказали.

Жорка на суде держался как орел. Никаких снисхождений не просил. Наказывайте, говорит, если считаете виноватым.

Я смотрел, как он на скамейке на этой проклятой между двумя милиционерами сидел, и злость меня разбирала — слов не было. Неужели, думаю, можно человека по такому «дырявому» обвинению свободы лишить?

Короче, закатали Жорку моего Гребенюка на четыре года. За преступную халатность, за нарушение, за необеспечение и т. д. и т. п. Жорка только усмехнулся, когда услышал приговор.

Вернулись мы в Москву. Я стал по инстанциям ходить, правду искать. Невеселое это занятие, прямо скажу. Только через пять месяцев сообщили мне, что дело Гребенюка слушалось вновь и приговор оставлен без изменений.

Что было делать? Я совсем приуныл. Работать стал плохо.

Надо сказать, что в это грустное время очень мне коллектив нашей редакции помог. Я уж не говорю о том, что заместитель нашего главного не поленился на север слетать, от суда меня отвел.

Так вот, однажды вызывает меня к себе наш главный редактор. Я захожу, смотрю — у него уже человек пять сидит: отдел фельетонов, отдел писем, комсомольский отдел, отдел рабочей молодежи и юрисконсульт.

Главный говорит мне:

— Я здесь собрал все наши отделы, которые могли бы вам помочь. В одиночку вы все равно ничего не добьетесь. План действий такой: если раньше я считал, что выступать со всей этой историей на страницах нашей газеты не очень этично, так как в ней замешан наш сотрудник, то теперь моя точка зрения переменилась. Весь коллектив редакции видит, как вы маетесь, работать перестали совсем, — и в конце концов, вы получили эту душевную травму, как теперь говорят, на производстве. И производство обязано вас взять под защиту, равно как и вашего Гребенюка. Я принял решение — опубликовать большую статью об этом случае. Напишет Борис Николаевич (зам главного). Он сам юрист, был там, знает этих людей… Задача отделов: довести статью до соответствующих организаций — Верховного суда, Прокуратуры Союза, ЦК комсомола, ВЦСПС, Министерства геологии, а также до всех местных органов, включая партийные. Дать понять всем, что мы будем пристально следить за ходом дела, что это не дежурный наш интерес, а кровный. Промежуточная цель — снижение срока Гребенюку, конечная — освобождение… Вы лично, — обращается главный ко мне, — свяжитесь с начальником колонии, в которой находится Гребенюк, поинтересуйтесь, как он ведет себя, как работает. Ему самому дайте телеграмму, чтобы не имел никаких замечаний по внутреннему содержанию и режиму. Когда выйдет статья, пошлите ему газету и подробное письмо… Я думаю, дело кончится в нашу пользу.

…Через три месяца после опубликования в нашей газете статьи «Случай в тайге» Верховный суд РСФСР снизил Жорке срок содержания в исправительно-трудовых колониях до двух лет (наш главный словно в воду смотрел, он в таких делах тертый был мужик).

А еще через месяц коллегия по уголовным делам Верховного суда СССР пересмотрела Жоркино дело с участием самого осужденного и по представлениям администрации колонии, а также многочисленных организаций (ВЦСПС, министерство, комсомол и т. д.) сочла возможным освободить гражданина Гребенюка Г. В. из мест заключения досрочно.

…Сейчас уже не помню точно, с чего именно начал я писать эту свою повесть о нашем технике-прорабе Гребенюке Г. В. Хотел будто бы поначалу только очерк для нашей газеты об одном невезучем романтике сделать, но потом вижу — не влезают все мои мысли в один очерк. Пошел я к главному редактору и говорю — так, мол, и так, хочу написать повесть о том самом деятеле, которого вы сами помогали когда-то из тюряги вытаскивать.

— Ну что ж, — говорит главный, — мы вполне можем такую повесть напечатать.

— То есть как это «мы»? — удивляюсь я. — Повесть в газете?

— А почему бы и нет? — подмигивает мне главный. — Будем давать с продолжением. Два месяца будем печатать повесть на морально-этическую тему. Привлечем, так сказать, внимание всесоюзного читателя. Другие газеты лопнут от зависти. Согласен?

— Надо подумать, — говорю я уклончиво.

— И думать нечего! — рубит главный, — Кабинет моего второго зама сейчас свободен. Садись и пиши. Рядом со мной будешь сидеть. Чай тебе будут носить из буфета редколлегии, бутерброды с красной икрой. Где ты еще такие условия найдешь?.. Да еще зарплату будешь получать. А в редакции я скажу, чтобы ни на какие другие задания тебя не отвлекали, что ты выполняешь мое личное, особо важное поручение.

Вот так у нас в редакции делалось. И чай, и красная икра. Если нужно. Если надо приковать внимание всесоюзного читателя. А чтобы другие газеты лопнули от зависти, так на это святое дело не только красной, но даже и черной икры не было жалко.

Вот так я и написал первую в своей жизни повесть — ту самую повесть, будущий «шедевр» советской кинодраматургии. Очень сильно мне хотелось тогда ее написать. Я просто не мог тогда ее не написать — жгли меня мысли о технике-прорабе Гребенюке Г. В. день и ночь. Освободиться мне нужно было от него, снять с души напряжение. Чувствовал я себя очень сильно виноватым в Жоркиной судьбе — ведь это же действительно я его с панталыку сбил: прилетел из Москвы, из столичной газеты, влез в душу, уговорил взять с собой в плановый маршрут, чтобы, как говорится, изучив на практике вес приемы и методы, правдиво потом рассказать об этом читателям на страницах своей газеты.