Валерий Осипов - Разрушение храма

Что же касается Риммы из Ленинграда, то она оказалась тоже очень хорошим человеком. Особенно в черном купальнике. Идем мы с ней, бывало, по пляжу, а все мужички отдыхающие вслед нам как по команде оборачиваются (как стрелки компаса за магнитом).

Ну, что такое два молодых, двадцативосьмилетних мужика и две молодых, двадцатипятилетних женщины на берегу Черного моря в Сочи — я думаю, объяснять не надо.

— Римма, — говорю я в первый же день знакомства, сидя в ресторане «Горка» вместе со всей нашей компанией, — невзгоды и тяготы ленинградской блокады известны вам по воспоминаниям современников или же на своем собственном опыте?

— Какой там по воспоминаниям современников, — говорит Римма. — Я всех соседей по квартире сама похоронила.

— Товарищ официант, — подзываю я молодого парня в белой куртке и в черной бабочке, — вот эта девушка пережила ленинградскую блокаду. Поэтому восемь карских шашлыков ровно через десять минут.

Элла и Римма улыбаются, Игорь большой палец мне показывает, а официант наш оказался настолько смышленым малым, что не через десять, а уже через пять минут шашлыки были у нас на столе.

— Первый раз за здоровье Эллы и Риммы, — говорю я.

Девушки наши улыбаются.

— Первый раз за здоровье Эллы и Риммы, — говорю я через минуту.

— Было уже первый раз, — говорит Элла.

— Разве было? — смотрю я на Игоря.

— По-моему, не было, — отвечает догадливый Игорь.

— Первый раз за здоровье Эллы и Риммы, — говорю я через две минуты (вот это темп, а?).

— Ребята, подождите! — взмолились Элла и Римма. — Нам за вами не угнаться.

— Да, старик, ты уж осади немного, — говорит Игорь, — а то даже и мне за тобой не угнаться.

— А чего там ждать, — говорю я, — у меня отпуск скоро кончается, а я по-настоящему еще и не начинал отдыхать.

— Сколько же дней у вас бывает отпуск? — спрашивает любознательная Римма.

— Девяносто дней, — отвечаю. — Ровно девяносто дней. Отсюда и до Калуги. И все на красный свет.

Римма смотрит на Эллу, Элла смотрит на Римму. Пожимают плечами. А Игорек мой Новиков сидит себе и посмеивается. Он мою веселую манеру разговора еще в школе знал.

Одним словом, съели мы восемь шашлыков (надо же мне было встряхнуться после всех моих кинематографических дел) и отправились в порт — на прогулочном катере прокатиться. Я от полноты чувств километрах в двух от берега сбросил с себя одежку и бултых с верхней палубы в море. На катере шум, гам — человек за бортом! Капитан дает лево руля, приближается ко мне, а я как рубану от него баттерфляем в сторону Турции (у меня по плаванию первый разряд был — я, когда в авиационной спецшколе учился, целый год в бассейн около автозавода имени Лихачева ходил, у Клавдии Ивановны Шелешневой тренировался). Капитан только плюнул в мою сторону и кладет посудину на прежний прогулочный курс.

— Куда же вы? — кричат ему пассажиры, — Там какой-то молодой человек за борт упал. Его же дельфины защекочут!

— Этот молодой человек, — говорит капитан (это мне Игорь потом рассказывал), — сам любого дельфина защекочет. Если не кита!

Ну, а Элла с Риммой рядом стоят, и героический образ мой в глазах Риммы после этого неожиданного прыжка (он и для меня самого был неожиданностью), особенно после высокой оценки моих возможностей капитаном, увеличился, конечно, очень сильно.

Видно, кое-что про спортивные мои приключения в молодости Игорь еще добавил, пока они все трое на прогулочной пристани меня с одеждой моей дожидались, так что, когда я вылез из воды, поигрывая всеми своими мускулами, Римма смотрела на меня уже очень внимательно.

Следующие два дня «резвились» мы на городском пляже: играли в волейбол, устраивали гонки на водных велосипедах, резались в карты, купались, загорали, кувыркались в воде, хохотали, гоготали, брызгались, ныряли, бросали друг в друга мокрым песком, делали стойки на песке, пробовали крутить сальто, швыряли камни в море — кто дальше (тут я представил себе, что в руках у меня не камень, а копье и что я не в Сочи, на городском пляже, а в Москве, на стадионе «Динамо», на спартакиаде профсоюзов, где мне нужно побить взрослый всесоюзный рекорд в десятиборье, и так хорошо я тут «включил» плечо и всю спину, такой «хлесткий» у меня бросок получился — вдвое дальше, чем у всех остальных, — что Римма даже ахнула от восхищения).

После этого броска выходит из толпы зрителей очень волосатый и очень высокий человек восточного типа и предлагает бросать в длину огромный, килограммов на двадцать камень. (И эго после стольких тренировок в зале Института физкультуры, где Олег Константинович Константинов учил меня всем тайнам высокого искусства метателей диска и толкателей ядра?)

Берет он камень, заводит его за голову, как будто футбольный мяч из аута выбросить хочет, — пыхтел, пыхтел — и бросает перед собой метра на четыре. Ну, а я беру камень сразу двумя руками, как молот, — крутанулся два раза вокруг себя — и не то чтобы в два — в три раза дальше мой бросок получился.

Азартный мой противник берет камень по моему способу (как молот), повторяет два моих поворота (это он, значит, с помощью моей методики решил отыграться) и бросает… Уже лучше. Метра три прибавил. Но ему надо было еще знать, что один из главных секретов метания состоит в том, что в момент отделения камня от руки надо успеть толкнуть его еще и кончиками пальцев… В этом и состоит весь секрет — бросок производится не рукой, не ладонью, а плечом и пальцами.

Но он этого не знает и проигрывает, из толпы зрителей выходит жена моего темпераментного соперника, и волосатый любитель атлетического броска, сделав сожалеющий жест, покидает поле брани.

А Элла и Римма в своих черных тугих купальниках все время стоят рядом.

— Ну, Игорь, — говорит Римма, а сама загадочно улыбается и на меня поглядывает, — ну и приятель у тебя. С таким не пропадешь.

— А как же, — отвечает Игорь и тоже загадочно улыбается. — Других не держим.

В тот же день (по моему предложению, с восторгом принятому всеми остальными) купили мы на главной улице Сочи в туристическом магазине походный рюкзачок, а в соседнем магазине, в продовольственном, — двенадцать консервных жестянок (по три на человека) с незамысловатой всякой провизией (бычки в томате, икра баклажанная, тресковая печень в масле) и на следующее утро, еще до восхода солнца, отправились на два дня в горы, в поход.

Правда, в первые минуты отправления едва не вышла осечка. Я как только взвалил на себя рюкзак с консервами, так сразу вдруг почему-то Жорку Гребенюка вспомнил. И Клаву Кривулину. И самого Петрика… Как живые они все у меня перед глазами выстроились. (Главный мой редактор сказал мне однажды, когда прочитал повесть, уже в журнале опубликованную… «Да, говорит, сильная вещица получилась. Жаль, что не смогли у нас в газете напечатать, как задумывали. Настоящая современная трагедия — человек перед самой своей смертью начинает понимать, что прожил жизнь неправильно, а ничего уже нельзя исправить… Мне, говорит, даже ночью сегодня твой герой приснился. Как живой перед глазами встал. И смотрит на меня, и смотрит… Тебе-то самому он не снится? Смотри не разрешай себе много о нем думать. Не укоряй себя. А то это в болезнь может превратиться. Я такие случаи знаю».)