Анатолий Ябров - Паду к ногам твоим

Мать выходила, тоже думая: «А зачем ему? Отобрать Сенечку хотят? Одну мою радость, одну мою опорушку. Нет, не отдам. Никому не отдам я Сенечку…»

И только «родительский комитет» ушел, она скорее к столу. Достала румяную сдобу. И на тарелочку! В розетку налила сливок. Взяв все это в руки, направилась к сыну.

— Вот как я люблю моего Сенечку. Ешь, моя ягодка. И рассказывай: что за серьезный человек наведывался? Да какой разговор вел?

Сенька разломил сдобу: и давно же не ел таких!

— Ты помакивай, Сеня, помакивай… И вкусно же! Я тебе еще чаю с вареньем принесу. Кушай, сыночек. И рассказывай: что-то так он таился от меня. Гость нежданный…

— Это ж папкин дружок, — сказал Сенька. — Ты разве не узнала его? Вспомни-ка: он и на могилке выступал.

— А теперь что спонадобилось?

— Дак пришел… так просто!

«Ах ты, стервенок неблагодарственный! — с досадой подумала Евланьюшка. — Не разговорится…» Но продолжала по-прежнему ласково:

— Просто дружки, Сеня, не заглядывают. Я повидала свет белый, знаю. На обеде все соседи, а пришла беда, они прочь, как вода. В жизни все так получается. Ой, чую, на могилке он неспроста в дружки набивался…

— Дядя Андрей-то? Воздвиженский?

— Не было, Сеня, у Алешеньки такого дружка. Я лучше знаю. Всех поила, кормила, а такого не знаю, не ведаю. Сидел, наверно. Глаза у него — ой, ой! Ты послушай, мальчик, и не перечь. Ведь они, бандиты, хитрые. Ну-у! Присмотрюсь, приласкаюсь, а потом оберу до нитки. Не вяжись, Сеня, ни с кем. Шапочное знакомство не в потомство.

— Он мне собаку обещал! Лайкой зовется.

— Вот-вот, я о том и говорю: пообещал собачку, а ты рад-радешенек. Уйду я куда, отворишь ему дверь, а он — хать! И порешит тебя. Ты сказочку про козляток и волка читал? Вы, козлятушки, вы, ребятушки! Отопритеся, отворитеся… Поучительная сказочка, ты почитай, Сеня…

Сенька не стал спорить: разве поймет?..

Как-то пришел высокий, ладный мужчина с ящиком инструмента. Посвистел, починяя разбитые окна, поругал начальство, разных проходимцев, которые дурачат беззащитных женщин, и остался. На другой день нагрянули шустрые монтеры, долго стучали, бренчали: устанавливали телефон. А новый муж Евланьюшки, Садинкин Егор Григорьевич, в брюках галифе, гимнастерке, в хромовых сапогах, голенища которых собирал гармошкой, прохаживался по горнице с глубокомысленным видом. Посвистывал и время от времени изрекал, обращаясь к себе:

— Что ж, позиция наша такова…

Когда телефон подключили, он сел рядышком, закинул ногу на ногу, снял трубку и задумался: куда ж позвонить? Подсчитал что-то. Скорее всего дни тягостного бездействия, пока была прервана связь. И решительно заявил:

— Осаду с военкомата не снимать. Штурмуйте, товарищ Садинкин, без отдыху! Были ошибки, грубые. Ну и что? Я их осознал. И хочу вернуться на военную службу. Штурмуйте, Садинкин! — и ткнул длинным пальцем в диск. Заранее накаляясь, заворочал диск резко, будто он тоже был важной частью осаждаемого военкомата.

— Алло, на проводе прославленный герой Егор Садинкин. Военкома мне! Вы, полковник? Хочу знать: как мой рапо́рт? Записываю: командующий… Тэк! округом… Тэк! отказал в восстановлении звания… Тэк! То есть как отказал! Па-азвольте!..

Евланьюшка слушала с нескрываемым торжеством. Не сдержавшись, прошептала Сеньке, который смотрел на постояльца во все глаза и ничего не мог понять:

— Ба-ах, да не черт ли? Вот заступничка заловили… Пусть теперь акт попробуют написать… Да мы сами!.. Слыхал? Никого не боится. Прославленный герой…

Мать попросила Сеньку перебраться на кухню: закрывшись в горнице, они с Садинкиным звонили, сочиняли какие-то письма.

…Однажды утром, спозаранку — еще бы спать да спать! — зазвонил телефон. Мать проснулась, но вставать неохота. Прославленный герой тоже проснулся, поднял голову, глядит: что за спешное дело? Сенька подполз, неловко взял трубку и, словно она жалилась, приставил к уху. Кто-то смеялся, спрашивая:

— А вы читали?..

— Чего читать? — спросил он с недоумением. И ему начали говорить такое, что и трубка выскользнула из рук. Сенька, убитый, глянул в сторону спальни: ох, мама! Опять… комедия.

Садинкин, словно чувствуя неладное, вскочил:

— Какие сообщения? Кто звонил?

— Мама, — позвал Сенька, не отвечая на вопрос Садинкина. — Мама, тут что-то говорят… Ну, вроде дядя Егор-то никакой не командир дивизии, никакой не герой… Он все… Обманывает.

— Ба-ах! — отбросив белоснежное одеяло, встала и мать. — Сеня, да что ты? Окстись, мальчик! Злые люди оговаривают: завидно им…

С улицы постучали в ставень:

— Выгляньте, полюбуйтесь. Эй, Копытиха!

Евланьюшка вышла на улицу, и оттуда донесся ее протяжный, удивленный стон:

— Ба-ах, башеньки!..

Сенька не удержался и тоже на улицу — что там такое? На калитке, на дверях, на каждом ставне кто-то приклеил газеты. Будто тут клуб и должны состояться выборы депутатов. Евланьюшка срывала газеты, приговаривая:

— Сенечка, Сеня, да ты почитай-ка, что там такое!

Мимо, набросив на плечи полушубок, промелькнул Егор Садинкин. Вырвал газеты, смял их и сунул в карман.

— Я разберусь! Я наведу порядок!

Мать, теперь уже не стесняясь, подала Сеньке газетные клочки и даже простонала от нетерпения:

— Ох, поторопись же.

На этих клочках сохранились заголовок: «Маневры рядового Садинкина» и фразы:

«Стекольщик Садинкин сутенерствует… Сердобольным женщинам выдает себя… хотя и дня не был в действующей армии…»

Сенька глянул на мать:

— Опять ты… такого… полюбила.

— Мал ты еще, Сеня, судить меня! — бросила Евланьюшка. По волнению, по нетерпеливым взглядам, которые она бросала на улицу, Сенька понял: ждет героя. Будет ему на орехи!

Но Садинкин не пришел. Ни сегодня, ни завтра. Соседка, увидев в ограде Евланьюшку, не скрывая презрения, сказала:

— Поджидаешь дружка? А ты не жди. Дружок твой к Макарихе перекочевал. Макариха — ядреная баба, не тебе чета. И не болеет, и газетных статеек не слушает…

Сенька сидел у приемника. Мать запретила и прикасаться к нему, пока летает Алешенькина душа. А что она, душа, разве воробей? Душа — это когда волнуешься, говорит Сергей Андрианович. Условное выраженье. Как в алгебре буквы. И правильно говорит — условное…

Прямо перед Сенькой лежали карманные часы отца. Он смотрел на них пристально, почти не мигая. В шесть должна прийти мать. Это через полчаса, а пока можно послушать передачу.

«Нам нужен Ульянов!» — кричал полицейский из радиопостановки. Увлекшись, Сенька все-таки забыл про часы, про мать. Опомнился, когда она стояла рядом, уставившись на него строгим взглядом.

— Прости, мамочка, — прошептал он.

— О-ох, боже! Что я буду с тобой делати-и? — она зажала виски. — Алешенька, да зачем ты меня, горемычную-у, спокину-ул?..