Анатолий Ябров - Паду к ногам твоим

— Придумываешь! Бандиты, кот…

Евланьюшка отступала, заслонившись рукой. Красивое личико исказила гримаса отвращенья. Но Григорий, не замечая этого, приближался.

— Я искал тебя… Искал, — повторял он. Поймал жену за руку. Принялся целовать. Рука была мягкая, гладкая, горячая. Живая рука живой Евланьюшки. Но внутри напряженная. И нервно вздрагивала, когда Григорий прикасался губами.

— Ты испачкал меня. Посмотри же, — рвалась Евланьюшка. Оттолкнула мужа: — Тебе бы… со свиньей обниматься.

Григорий, покачиваясь, опалил ее безумным взглядом, в котором смешались боль, дурманящая ревность и несносная тоска — все то, что копилось не один день, что мучило, пока разыскивал ее. Охнул он, будто хотел выдохнуть всю эту давящую накипь. Да не получилось. И Григорий влепил жене пощечину. Евланьюшка вскрикнула, не столь от боли, сколь от неожиданности. Глаза сузились, дыханье зашлось. Она угрожающе прошептала:

— Не прощу этого… Никогда!

А душу его жгло и щемило. Он замахнулся еще, но Евланьюшка побежала, крича:

— Рафаэль! Рафаэль!

Григорий, проводив ее унылым взглядом, покачался, размазывая слезы по щекам.

— Нет, ты — дама пик! — и рухнул на пол. Знать, больно ушибся: когда подошел Хазаров, он лежал без движенья, разбросив руки и вперившись в потолок мутными глазами.

— Ты чего, Аника-воин? — сказал Хазаров. Григорий даже не попытался подняться. Проговорил, как смертельно раненный, в полубреду:

— Бей меня… Я, пожалуй, сволочь: давно бы следовало уйти… не мучить вас… да вот — не получается, Раф… Прости!

— Ты о чем? Ну-ка яснее!

— Я тебе, Раф, хотел сказать… что-то важное. Ева — праматерь человеческая, беда наша, грех неизбывный — перебила. Ох, я ж по болоту бежал, чтоб сказать… Пьян, пьян я. Слышишь, Раф, птичка жалобится: пи-ить, пи-ить? Прогони ее. Она мне душу щепляет. Да, вспомнил! Грозились — Черный Кот и иже с ним — петуха красного пустить на стройке. Свадебное развлеченье… Ты понял, Раф?

Хазаров склонился над ним:

— Что, что?!

— Скорее! Они сожгут… Я слышал: поиграем сегодня огоньком! Я был в крепости… Искал Еву. Скорее, Раф. Сожгут…

— Сколько их, Гриша?

— Восемь… Я видел восемь…

И дальше уже слышал голос Хазарова как в бреду:

— Подымите всех сотрудников милиции по тревоге. Нет, не можем мы, дорогой товарищ, спать, когда у нас под боком пакостят бандиты. И занимают крепости… Хазаров говорит, Ха-за-ров! Секретарь парткома. Слушайте и не обрывайте: немедленно усильте охрану стройки. Можно за счет рабочих ночной смены. Всех подозрительных, особенно пьяных, задерживайте… подымите ребят. Только без шума и суматохи. Зачем? Я сейчас подъеду, сам объясню…

Евланьюшка встала в дверях:

— Я не пущу тебя, Раф. Пусть милиция… — Ева, у меня нет времени на уговоры.

— Тогда и я с тобой!

— Мы поедем на конях. Кони рабочие, без седел — не удержишься. И… не твое это дело в бандитов стрелять.

Евланьюшку его слова не убедили. Она могла бы и стрелять, и… Да что угодно делать, но только б рядом с ним. И она повторяла: «Все-таки я поеду! Поеду». Распластавшийся Григорий занял всю прихожую. Хотя его никто уже давно не слушал, он продолжал рассказывать, как бежал по болоту. И кричал: «Скорей, Раф, скорей!» Евланьюшка, споткнувшись о его ногу, ударилась плечом о распахнутую дверь. Заплакала: «Ба-ах, да я ж, наверно, ключицу сломала!» Пожалеть ее было некому: Хазаров ушел, скверный, гадкий муженек — и он ведь виноватый! — лежал трупом. Она принялась колотить его:

— Провокатор! Ты подговорил, чтоб бандиты убили Рафаэля. Ты… Я ненавижу тебя! Ненавижу, ненавижу!.. — но скоро запал иссяк, она сорвалась и убежала на улицу. Долго ее не было. Потом влетела, едва дыша. Вцепилась в мужа, начала трясти: — Там же война. Да очнись ты! Иди туда, иди… Его же могут убить…

Евланьюшка подбежала к окну. Ахнула: в крепости горели церковь, постройки. Небо раскалилось от пожара. Хлопая в ладоши — точь-в-точь как тетя Уля, — она приговаривала с отчаяньем:

— Ба-ах, да что ж это такое?

Теперь она беспрестанно выбегала на улицу, побыв там, возвращалась, суетясь и стеная, точно горела не церковь, не старая крепость, а ее надежда. И чем дальше тянулось тревожное время, тем нервозней становилась она.

— Горит же там. Погляди, болван!

Он, помычав, с трудом выдавил:

— Значит… ца… опоздали. Раз горит стройка.

— Да мне плевать на вашу стройку! — вскричала она. — Если убьют Рафаэля… — Она не договорила: не хватило в ней пылу. И, дурная, кинулась на улицу. — Когда ж это кончится? Что они не сдаются? Восемь-то бандитов против стольких…

Григорий проснулся от ощущенья, будто проспал целую вечность. Но почему он на полу?.. И… такой грязный. Посидел, притихший. Вспомнил: напился же! И мало-помалу события прошедшего дня начали всплывать в памяти.

Утро только подступало к тихой, зеленой земле. Покрасило окна едва заметной синью. В большой комнате горел свет. Оттуда доносился приглушенный разговор.

— Забудем об этом, — говорил Хазаров. — Ты никак не хочешь понять: у тебя семья.

— Рафаэль, я ничего не могу поделать с собой. Сегодня я заблудилась. Говорила уже. Котлованы, котлованы кругом. Такие все одинаковые! Заблудилась.

— Могла бы спросить. Кругом же люди.

— Чего спрашивать? Я и организацию свою забыла. Села и реву: зачем мне эти котлованы? У меня одно на уме — ты.

Хазаров не ответил.

— Ты почему молчишь?

— Подумай и ответь на этот вопрос сама.

— Семья? Да есть ли она? Живем под одной крышей — и только. Мучаем друг друга. А после сегодняшнего… Нет, я никогда не прощу ему этот пьяный дебош.

Они молчали. Евланьюшка вдруг засмеялась:

— Глупый ты, глупый. Я едва дождалась. Не дай бог что, я бы… растерзала этих бандитов, что поймали. И убитых тоже. И сама бы решилась. Ну, обними, поцелуй. И Семушка ведь, сынок, от тебя без ума.

— Забываешь: у него есть отец. Он его тоже любит. И надо еще подумать: кого больше? Прости меня, Ева, но ты не замечаешь, как тебя любит муж. Ты подумай: отчего он сегодня пришел такой? Я вот сидел, читал книгу, а он даже в крепость попал. Бандитов не испугался. За это бы не мстить надо, а…

— Рафаэль, прекрати!

— Побольше разума, Ева. Сегодня я кажусь тебе лучше Григория. Может быть. Он молод, он пока не нашел себя. Но он отличный парень. За сегодняшнее сообщенье мы его премируем. Я уверен: он еще принесет Родине большую пользу.

— Да мне-то до этого какое дело? Я хочу любви…

— Я к тому и веду. Сегодня ты его оставляешь, завтра — меня, потому что еще лучше встретишь человека, послезавтра…

— Но ведь у нас свобода любви. И если я…

— Да, свобода. Свобода от гнета. Это не значит, что я могу свободно менять человека, как модное платье. И плодить сирот.