Семен Гехт - Пароход идет в Яффу и обратно

Вот откуда приехали мать и дочь Бензены. Эта семья была одной из тех семей, где между матерью и дочерью нет никакой разницы. Это не два поколения, и тема отцов и детей здесь совсем не к месту. Это две подруги, из которых одной двадцать лет, а другой — сорок пять. Чувство товарищества, общности было у Бензеных велико.

— Нам надо выйти замуж, — говорила мать Бензен.

Дочь соглашалась. Мать была разведенной женой.

Она покинула своего мужа с согласия дочери: он был беспокойный человек. Неизвестно было, что с ним будет завтра. Такая неизвестность не устраивала ни мать, ни дочь. «Мы расстанемся с нашим мужем», — сказала мать. Дочь ответила: «Да, с ним надо расстаться».

И дочь, и мать были поражены редкой холодностью к прелестям мужчин. «Муж» звучал у них как «отец», «инкассатор». И точно так же, как при словах «хороший инкассатор» никто и не подумает о каких-то любовных страстях, так мать и дочь Бензены и в виду не имели эти страсти при разговорах о муже. Муж поэтому не мог быть интересным или неинтересным, он бывал либо удобным, либо неудобным. Все же это не значило, что для них не существовала внешность мужчины. У них был свой стандарт, от которого они ни за что бы не отступили. Вот этот стандарт: муж должен быть в возрасте от тридцати двух до сорока лет. Необходимы были густые волосы (цвет почти не имел значения), стянутое книзу лицо, холодноватые глаза, широкие плечи, выдвинутая вперед грудь, отступивший чуть назад живот и длинные ноги. Важное место занимали в стандарте уши. От них требовалась наибольшая приплюснутость; малейшая оттопыренность губила стандарт.

Мужу полагалось носить темный костюм, пиджаку же полагалось кончаться у бедер и пребывать постоянно в застегнутом состоянии. Совершенно исключались цветные рубашки, красные галстуки и твердые воротнички. Недопустимы были также и шарфы.

Мужу полагалось чаще молчать, чем говорить. Муж должен был уметь танцевать танго, причем качество это ему следовало проявлять чрезвычайно редко.

Но основой всех основ был заработок в тридцать египетских фунтов в месяц. Крупные деньги, богатый наследник, миллионер с яхтой — все это было вне плана.

Мать и дочь Бензены приехали искать мужа в Палестину. У матери были знакомые в итальянской духовной миссии. Она надеялась быть представленной самому епископу Брассалине. Уже три месяца жили они в Иерусалиме, встречались со многими мужчинами и бывали на вечерах. Ни один из встреченных ими не приближался к стандарту. У Гордона оказалась часть качеств — волосы, подбородок, уши, плечи, живот. Но плохо обстояло с костюмом (он носил русский зеленый френч), плохо было с рубашками, плохо с воротничками и совсем плохо — с заработком. Ко времени их знакомства Гордон уже работал. Он вывесил в окне объявление:

«УЧУ РИСОВАНИЮ, БЕРУ ДЕШЕВО»

В Иерусалиме жил богач-садовладелец Иона Апис. Он любил все дешевое. У Аписа был сын, десятилетний мальчуган Илья. Как это часто бывает с детьми богачей, он не умел рисовать и не обладал никаким способностями. Мальчик любил вырезать кораблики и паровозы.

— У вашего сына талант художника, — говорили соседи.

— Если недорого, почему не нанять учителя? — решил богач-садовладелец.

Он вызвал к себе Гордона.

— Я бы хотел посмотреть, — сказал он, — что вы умеете? Годитесь ли вы для того, чтобы учить моего наследника?

Гордон принес небольшую коробочку для мелкой монеты с резным изображением фараоновой дочери, вылавливающей из воды просмоленную корзинку с плачущим младенцем Моисеем.

В гостях у Аписа сидел Пинхас Зильбер, один из руководителей Бецалела. Он схватил коробочку и стал плеваться от восторга.

— Вы же молодой человек! — воскликнул Зилбер. — Откуда вы знаете, что женщина может быть так хороша? Господин Апис, он же сделал ее такой бледной с таким тонким носом, что это опасно брать руки. Это уже не дочь фараона, а сама Лилит. Нет, посмотрите на корзину, в которой лежит ребенок! Вот только Моисею нашему он сделал такой нееврейский нос, что просто поражаешься, чего ради этот Моисей так много возился с еврейским народом…

После такой оценки самого Зильбера из Бецалела Иона Апис назначил Гордону два фунта в месяц.

Через пять недель в Иерусалим приехали наконец Илья Шухман и Герш Гублер. Они познакомились там с палестинским евреем Ровоамом Висмонтом. Он заглянул с ними в строительную организацию национального комитета «Солен-Боне», и их взяли на временную работу. Организация решила укатать гравием дорогу от Тель-Авива до Песах-Тикво. Шухман и Гублер получили тележки и целые дни нагружали на них гравий с берегов Средиземного моря. Они ночевали в бараке и сильно загорели на жарком сентябрьском солнце. Уже в первые дни друзья начали ссориться. И хотя они продолжали есть свою кашу и простоквашу из одного котелка и одной ложки, но Шухман как-то сознался Гублеру, что боится за него.

— Ты что, разочаровался во мне? — спросил Герш.

— Еще нет, — ответил Илья, — но боюсь, что разочаруюсь.

Спор возник из-за ночлега. Их барак стоял на краю Тель-Авива. Через весь город тянется вдоль моря нарядная улица имени генерала Алленби. Улица покрыта асфальтом, с утра до вечера мчатся по ней дорогие автомобили — черные и желтые, голубые и синие. По обеим сторонам выстроились веселые праздничные особнячки с садами и гостиницами в швейцарском духе, с черепичными крышами и резными балкончиками, увитыми зеленью. Блещут богатством витрины магазинов, веселые пары сидят на верандах столовых и ресторанов, повсюду мелькают шумные и хорошо одетые туристы в белых шляпах и пробковых шлемах. Играет музыка. Стриженые девушки перебирают клавиши роялей. Идут с пляжа купальщики. На улице Алленби шумно, празднично.

— За мной, — сказал десятник.

Друзья шли за ним через всю улицу, и Герш Гублер все гадал, в каком доме он оставит их ночевать. Наконец улица кончилась. Сразу все стало тихо, пустынно, бедно. За улицей — поле, и посреди поля стояло несколько бараков. В одном из них им отвели две койки.

— Могли бы устроить и получше, — проворчал Гублер после того, как ушел десятник. — Все же мы свои люди, евреи.

— Начинаются советские штучки, — строго сказал Шухман, — во всем мире рабочие всегда ночуют в бараках. Это же временная работа.

— Но мы приехали к себе домой, в свою страну.

— Заслужишь — тебе дадут квартиру получше, — ответил Шухман.

Он и сам был смущен плохим приемом, но убеждал себя, что так надо и что все правильно. Нет, не это его огорчало. Все равно они скоро поедут в Иерусалим и устроят собственную колонию, где будут жить как самовластные хозяева, на своей земле. Его смутила встреча, какая была оказана новым переселенцам. В конце второй недели в Яффу прибыл пароход с эмигрантами. Группа сионистов обратилась к советскому правительству с просьбой отправить их в Палестину. Они ссылались на декларацию Бальфура.