Семен Гехт - Пароход идет в Яффу и обратно

Она откровенно созналась ему, что приехала сюда выйти замуж. Так хочет она и мать. Она завела знакомство с чиновниками из итальянской духовной миссии и была представлена самому католическому патриарху, представителю папы в Святой земле — епископу Брассалине.

— Нет, — говорила Анна Бензен, — сейчас я даже не могу серьезно толковать о вашем предложении.

Разве Гордон сделал ей предложение? Это был только намек, незначащий любовный намек, давший понять, что чувство зародилось в верховьях любовной реки и что взаимность была бы широким руслом, по которому потекли бы свободные воды. Свободные воды чего? Чувства? И при чем тут верховья любовной реки? Но каждый павлин раскрывает свои перья на свой лад, и павлиньими перьями Гордона были его слова в арабском стиле.

Датчанка говорила:

— Если бы вы были чуть богаче! Мне жаль маму, хочу обеспечить ей удобную старость. Мне противно смотреть, как она унижается. Вы думаете, я мечтаю об особняке? Нет, милый Гордон: я нуждаюсь в муже с ежемесячным доходом в тридцать фунтов. Только тридцать фунтов!

Тридцать фунтов! В те дни Гордон уже зарабатывал пять египетских фунтов в месяц.

Она смеялась, когда он говорил ей, что, может, ей быть лишь одной шестой мужа. Но сам думал иное: он не согласился бы даже на пять шестых. Он мог владеть ею без остатка или же быть от нее далеко.

Гордон заговорил с ней о богатстве. Он не слышал еще золотого звона, но разве это было невозможно? Он художник, а с ними всегда бывает так. Сначала они голодают, потом приходят к ним в избытке и деньги, и слава. Когда — потом? Не после ли смерти, как случилось с другим человеком его народа, гениальным живописцем Амадео Модильяни?

Датчанка спрашивала, не покинул ли он Россию только потому, что страна бедна, что там общественный строй не дает развернуться стяжательству?

— Нет, — отвечал на этот вопрос Гордон, — я бежал из России не только по этой причине.

Чувствовал ли он раскаяние?

Сам Гордон не знал, раскаивается ли он. В сердце, полном любви и уважения к идеям человеческого равенства, было также желание разбогатеть.

Пробираясь сквозь джунгли могильных плит тесной Иосафатовой долины, Гордон старался расшевелить холодную датчанку рассказами о детстве. Он спрашивал ее про Данию, но она родилась в Ревеле, о котором не любила рассказывать. Гордон говорил ей о родном городишке вблизи Елисаветграда, где он провел несколько лет. Он рисовал ей маленькую речушку в камышовых зарослях, голубоватую краску мазанок, пестрые ситцы девчат и луга, заросшие одуванчиками и колокольчиками. Цветы, встававшие в памяти голубым и желтым, вызывали из глубин той же памяти краски и звоны ежегодной осенней ярмарки в родном городишке. Это была его настоящая, неисторическая родина.

Случилось так, что друзья нарушили священный свой договор в самом начале. Коммуна могла купить земельный участок только через Banque general Hypotecaire de Palestine . Илья Шухман ходил туда каждый день. Он ездил в Яффу, и в Тель-Авив, и в Хайфу. В банке были удивлены:

— Вы не хотите нашей помощи? Но сколько же нумов [22] Правильно: дунам; в ранние годы британского мандата (до февраля 1928 г.) в Израиле, Иордании, Ливане, Сирии, Турции дунам был равен 919,3 м 2 . земли вы рассчитываете купить за ваши пятьдесят фунтов? Покажите ваш устав, и, возможно, что у нас с вами будет деловой разговор.

Иерусалимским отделением банка заведовал Иона Апис. Он прочел устав, пожал плечами.

— Ваше дело, — сказал он равнодушно. — Мне кажется все же, что вы — очень достойные люди, и я вам охотно помогу. В пятницу я сам сообщу о вашей просьбе на заседании правления.

«О какой просьбе?» — подумал Шухман.

— Вы хотите, — продолжал Апис, — получить, во-первых, безвозвратную ссуду, во-вторых, долгосрочный кредит? Я похлопочу. Приходите после пятницы.

Ничего этого Шухман не просил, но ушел от Аписа, не сказав ни слова возражения. Договор, заключенный в доме наборщика, сразу, после первого посещения банка, показался ему чем-то несолидным, блажным. Никакой помощи! Почему? Красивые слова, но они лишены смысла. Пустой звон…

— А, вы пришли…

Апис пригласил Шухмана к себе в кабинет. Генерал Алленби и Хаим Вейцман — на стене. Альбом с видами Тель-Авива — на столе. На полу — турецкий ковер. Разговаривая с Шухманом, Апис брал в руки большую раковину. Он прикладывал ее к правому уху, слушал. Раковина глухо шумела.

— Вам повезло, — сказал Апис. — Банку на днях предложили небольшой участок вблизи селения Медре. Там есть две-три постройки, большое пшеничное поле, сад, виноградники.

— У кого банк покупает участок? — спросил Шухман.

— У Мустафы-эль-Хуссейна, — ответил Апис. — Этот родовитый, но не очень богатый эффенди расшвырял все свои капиталы, после того как стал офицером британской армии. Он распродает свое имение по частям. Мы уже поселили на его участках двести халуцим. В пятницу я еду в Тель-Авив. Приходите после пятницы. Надеюсь, что мне удастся закончить в Тель-Авиве ваше дело.

— Успешно? — спрашивал Висмонт.

— Очень хорошо, — отвечал Шухман.

Был вечер, когда вся колония собралась за столом в доме наборщика.

— Все готово, — сообщил Шухман. — Разумеется, в одном маленьком пункте нам пришлось отступить от нашего договора.

— В каком? — спросил Висмонт.

— Но ты сам согласишься с неизбежностью такого поступка, Ровоам.

— В каком пункте, Илья?

— Банк, — сказал Шухман, — дает нам ссуду в пятьсот фунтов.

Илья боялся скучных возражений со стороны Висмонта, но тот спокойно выслушал его и сказал:

— Надо как можно скорей ее выплатить.

— Конечно! — воскликнул обрадованный Шухман. — Конечно!

Герш Гублер предложил:

— Давайте, друзья, споем песню. Мы будем пахать землю своей родины. Споем же наш гимн.

Все запели.

«…Еще не потеряли мы надежды…» — пел Герш Гублер из Литина.

«…Еще не потеряли мы надежды…» — пел юноша из Бухареста.

Все пели гимн: юноши из Минска, Пинска, Двинска, Лодзи, Варшавы, из Ясс, Браилова и Жмеринки, Конотопа, Балты, Голты…

Все пели на разные голоса: один — полузакрыв глаза, другой — закинув голову, третий — стоя, а четвертый вдруг разгонял мелодию, как колесо, все быстрее и быстрее, и приплясывал ей в такт. Все пели гимн:

— Ура! Мы в обетованной земле! — воскликнул Герш Гублер из Литина.

Он поцеловал Гордона в губы.

— Ура! — закричал Гордон. — Мы в обетованной земле. Ура!

— Ура! Ура! — кричали юноши из Минска, Пинска и Шанхая.