Юрий Арбат - Звонкое чудо

— Война тяжелая. Надо немецкой армии помочь. Когда победим большевиков, мы с русских церквей еще лучше звоны будем иметь.

Видишь, куда метил долгогривый!

Сообща мы решили, что надо этот немецкий план порушить, чтобы и здесь почувствовали оккупанты народную силу.

Коця в воскресенье утром спустился с горы разведать, потолкаться на базаре, сколотить группу человек в двадцать, — меньшей-то с колоколами не справиться, тяжесть основательная.

Вечером возвращается вроде бы не в себе. Ивась его спрашивает:

— Ребят подобрал?

— Подобрал.

Достает из-за пазухи то ли ребячий, то ли кукольный глиняный кувшинчик, кверху дном поворачивает и показывает. На донышке кружочек. Я-то не понял, что это — метка Ивасевой дочки-ясочки.

А Ивась сразу крикнул:

— Олеся!

И к Коце:

— Рассказывай.

Оказалось, что такими глиняными горшочками, чутрами да калачиками торговала рябая баба, совсем Коде незнакомая. Стал он было ее расспрашивать, а она перепугалась, молчит да глаза таращит. Он про Олесю спросил, — ведь вещички-то все, можно сказать, свежеиспеченные, выходит, что жива девочка. Так где ж она притаилась, чтобы отцу родному сообщить? А тут налетели на базар гитлеровцы, все бросились бежать. Коця схватил горшочек и тоже дёру, чтобы не попасть к немцам…

Вижу я, как блестят глаза у названого моего брата, и радуюсь за него. А Ивась и счастлив, что ясочкин след отыскался, но замечаю я и грусть, что нет дорогой его сердцу Параски.

По колокола отправились на следующий вечер. Срубили в лесу два дерева, отесали метров на восемь, спустились к селу, прямо на церковный двор. Добрые хлопцы, коих Коця подобрал, выставили постового у дороги, а остальные собрались у звонницы. Языки тихонько сняли, колокола подвязали к бревнам, разделился народ надвое, и понесли ношу в лес, в гору, куда не добраться и подводой, а не то что машиной. Коця же и место облюбовал, когда-то там заготовлял дрова. Выкопали ямы, опустили колокола, засыпали травой да ветками, щепой забросали. За ночь управились.

Ивась сказал, прощаясь с друзьями:

— Кто выдаст — тому смерть.

Ну, это на всякий случай.

Утром гитлеровцы приехали в село, а колоколов-то и нет. Грозили взять заложников, расстрелять попа, ходили с лопатами, искали в оврагах и на огородах, но так и не нашли.

А мы на горе сидим в своем густом лесу да посмеиваемся. Так, мол, прошли, что ни стуку, ни следу.

После этого разные дела поспевали. Приехал в село эсэсовец вербовать желающих в дивизию «Галичина», — Ивась так его напугал, что он и форму бросил и бежал. Рыкало осмелел, не посчитался с обещанием, стал в селе на людей кидаться, двоих под расстрел подвел. Пришлось нам опять спуститься, и устроили мы над ним суд честь честью, приговорили к казни и расстреляли.

В общем, началась у нас настоящая партизанская боевая жизнь. Гитлеровцы старались поймать, да мы держались осторожно, а на облаву всех гор и леса сил у оккупантов не хватало. Вот мы этим и пользовались.

Я чувствую: не дает Ивасю покоя дума о его ясочке Олесе. Коця дважды в село ходил, расспрашивал про бабу, которая глинянками торговала, да все отвечают — не наша, пришлая. А откуда пришла — никто не знает.

В следующее воскресенье Ивась решил сам пойти на базар, но не в свое село, а в соседнее. Мы так рассудили, что после того испуга да расспросов баба в наше село больше не пойдет. Но напрасно побратим время потратил: продавали бабы с возов глиняные глечики, куманцы и калачики, только маленьких, детских, олесиной работы, меткой «О» на донышках ни у кого не заметил Ивась.

Ну и опять тоска его стала глодать.

Тут мне вроде бы посчастило.

Для связи у нас служил не только Коця, — он больше с нами находился, а был еще Григорий Иванович, брат Параски, покойной Ивасевой жены. У него положение удобное, он кузнец.

О нем тоже следует рассказать по ходу действия.

Село стоит на большой дороге — трем кузнецам работы хватало. Один старый мастер запьянцовский: что накует, то и прониколит, не в кармане дыра, а в глотке. Другой — вот этот самый Григорий, Параскин брат, а третий — Скиба, кулацкий сын… Раньше он не только кузней, но и рестораном владел, — не настоящим, понятно, а вроде харчевни или забегаловки, где его жена, толстенная баба сидела — она и стряпала, она и подавала. Скупец этот Скиба — не дай бог: и жил-то не в доме, а в сарайчике, с тех пор как родился — сапог не носил, все — постолы. Встретишь — никогда не подумаешь, что богач. А у него при власти польских панов двенадцать коней в упряжке ходило, да с полсотни коз для брынзы, да пять коров. На Григория в воеводство доносы писал, что, мол, работает без патента. Из-за этого Григория немало тягали.

Когда Советская власть пришла, Григорий стал колхозным кузнецом. Скибу звали — не пошел. А потом ему Григорий и говорит:

— Мы в твоей кузне станем ковать для кооперации, она просторней. Работай и ты: тебе платить станут.

Скибу только помани копейкой, он и пойдет.

Их, Скиб-то, в семье трое было: еще брат да сестра. Сестра блаженненькая, не в себе немного, так и замуж не вышла, а брат уехал в Канаду на заработки. Пять лет прошло, вдруг получает кузнец наследство — тысячу долларов. Говорили, что купил там Скиба участок леса и брал по дешевке своих же земляков-закарпатцев. Кто-то его и убил. А младший Скиба на канадские доллары ресторан открыл — для супруги доходное занятие.

Вот, следовательно, война-то началась, Скиба стал комендантом полиции. Послал полицейских привести Григория в участок, а когда привели, рассмеялся, сказал:

— Видишь, я власть. Но добра не забываю. За то, что ты мне в колхозное время помог, — спасибо. Теперь я тебе помогу.

По его слову дали Григорию кузню, патент и велели работать. Немцы на лошадях приедут — а это частенько бывало — он фашистских коней подковывает. Немцы стоят возле, болтают. Спроста сказано, да неспроста слушано. Кузнец на ус наматывает, что разведать, что передать, где предупредить — все ему с руки.

А я у него вот как оказался.

Фашисты за Ивасем давно охотились — чуть ли не с первого дня его возвращения в село. Но в лесу взять нелегко: все горы не обшаришь. Правда, один раз едва не попались мы. Помнишь, я рассказывал, что, уходя из нашего бункера, Ивась сухие ветки на деревья вешал, приметы оставлял. Однажды возвращаемся — видит Ивась, нарушены приметы. Значит, кто-то побывал в наших заповедных местах. Мы осторожно обошли все кругом, потом оружие взяли — и на другую гору. Там еще тайник сладили. Сидим — наблюдаем в эсэсовский бинокль с новосельной горки. Видим, навалились фашисты на старую квартиру. После уж узнали: баба одна, корову искала, забрела, увидела бункер и скорей в полицию.

Ивась спустился в полонину. Идет — о дочке думает. Дума его за горами, а смерть за плечами. Навстречу — парень. Гитлеровский гад оказался, все поджидал Ивася. Встретился на мосту, выхватил камень и ударил. Думал — убил. А Ивась кровь утер, встал — и за ним. Парень испугался — да бежать. Рана же, однако, оказалась не пустяковая, дней пять вылежал брат мой названый. В ту пору не только Коця, но и я спускался к кузнице Григория Ивановича.