Константин Лордкипанидзе - Клинок без ржавчины

Год спустя Мгелику Надибаидзе убили бандиты, пытаясь отбить у него лучших буйволов. Раненый Мгелика до последнего дыхания защищал свое стадо и умер на руках подоспевших товарищей…

— А тебя как звать? — спросила Гогола парня.

— Зурико.

— Отец твой был храбрый человек, Зури. А ты… видать, из пугливых.

Даже сквозь его смуглую кожу пробился жаркий румянец.

— Я пугливый?!

Он еще что-то хотел сказать, но, видимо, решил, что тут словами ничего не докажешь.

— Сойдете? — уже спокойно спросил он.

Гогола повернула голову. Слева от дороги лежало небольшое, полувысохшее Соленое озеро.

— Не сердись на меня, парень, — сказала она, прикрывая дверцу кабины. — Я немного знала твоего отца и хочу, чтобы ты был похож на него. До свидания.

По краям загонов стояли золотисто-желтые, еще не потемневшие от дождей скирды соломы. Где-то за озером глухо рокотал трактор.

«А парень, видно, неплохой. Нужно мне самой все рассказать Захарию», — думала она, погружая по щиколотку ноги в пылающий жаром песок.

— Тетя, тетя! — какой-то мальчуган в красной майке бежал ей навстречу, отчаянно размахивая длинным гибким прутом. — Стойте, сюда нельзя!

Гогола не сразу поняла, почему нельзя, но все же остановилась.

И вдруг откуда-то сверху послышалось тихое позвякивание бубенчиков. Она тотчас же догадалась: мальчишки травят ястребом перепела. Вскинув голову, она увидела хищника. В знойном, выгоревшем небе он казался почти черным. Он то парил широкими кругами, то так неподвижно повисал над степью, что даже бубенчики, подвязанные к его ногам, переставали звенеть.

Однажды, когда Гогола была еще маленькой, ее дедушка где-то поймал красного ястреба. Как только стемнело, старик заперся в своей комнатушке и до самого рассвета гукал и кричал в уши хищнику.

Четыре ночи подряд дедушка не спал и не давал спать птице. Не спали и дети. Прильнув к дверным щелям, прислушивались к необычному дедушкиному концерту.

— Когда ты прекратишь свое колдовство, старый крикун? Дай детям спать, — сердилась бабушка, разгоняя детей по постелям.

Но Гогола все же ухитрилась подсмотреть, как дедушка будил задремавшую птицу пронзительным свистом и улюлюканьем, не давая ей заснуть ни на одно мгновение, изнуряя хищника до крайнего предела, чтобы сломить его волю и приучить к человеческому голосу.

А через три недели, когда обучение ястреба было закончено, дед вышел в поле, прихватив с собой Гоголу и старшего внука. Они волокли по траве длинную веревку. И когда вспугнутый перепел подымался на крыло, ястреб срывался с руки деда. Перепел в страхе падал на землю и неподвижно замирал. И тут его накрывали сеткой — хелбаде, а то и просто брали руками.

…Чтобы не мешать мальчикам, Гогола отошла в сторону.

Все произошло в одно мгновение: тяжелый залитый жиром перепел неохотно поднялся в воздух, стремительно налетел ястреб, и не успели мальчишки опомниться, как ни того, ни другого уже не было в небе.

— Унес, разбойник! — сказала Гогола незадачливым охотникам.

— Видно, унес, — огорченно согласился мальчик в красной майке.

— Шапку надо было подбросить, — сказала она. — Испугать разбойника. Вот и успели бы взять перепелку.

Обогнув озеро, Гогола вышла на старую аробную дорогу. Из-под ее ног, словно искры от горящего полена, брызнул целый рой каких-то пестрых жучков и букашек. Вдали показалась силосная башня буйволиной фермы. До нее не больше двух километров. А если пойти напрямик, стерней, — то еще ближе. Но Гогола боялась порвать чулки и некоторое время шла по дороге. Вдруг она присела на траву, оглядевшись по сторонам, бережно сняла чулки, снова надела туфли и быстро зашагала по жнивью.

Жесткие, сухие стебли царапали ей ноги.

Ночная пахота — дело нелегкое, к тому же не ладилось с освещением: на рассвете обнаружились огрехи, и до прихода сменщика Левану пришлось немало повозиться.

Вернулся он домой усталый и только сел завтракать, как прибежали соседские ребята и рассказали, что видели у Соколиного оврага выводок фазанов. Ребята захлебывались от волнения, и Леван не утерпел, снял со стены ружье, сунул в карман десяток патронов и вышел из дому.

Время близилось к полудню, было жарко, на улице ни души, лишь кое-где старухи под тенью деревьев вязали пестрые шерстяные носки. У водоразборной колонки Леван наполнил флягу и двинулся дальше. Проходя мимо узкого переулка, обсаженного гранатовыми деревьями, он услышал женский голос:

Видно, певица была одна, потому что пела она свободно, смело, как поют лишь в лесу или в безлюдном поле, изливая в песне свои сокровенные думы. Песня доносилась из-за высокой изгороди, и Леван никак не мог вспомнить, чей это двор.

— «Хорошо поет», — подумал он и прислушался.

Давно не слышал Леван эту старинную горскую песню. В детстве, когда ему случалось заболеть, его не радовали ни леденцы, ни живой барашек с накрашенным лбом; одного только просил он у матери — спеть эту песню. Она была для него самым лучшим лекарством. Грезами его детства владел храбрый витязь — сраженный врагом, он метался на берегу Бусни-чала, просил напиться и брал с Левана клятву отомстить за него. Затаив дыхание вслушивался Леван в печальный напев своей матери:

То ли от волнения, то ли от жара лицо его пылало, и он шепотом спрашивал у матери, почему побратимы должны снять оружие…

— Таково предание, сынок. Однажды, говорят, кистины убили нашего чабана, а он был единственным сыном у матери. И вот пришел в дом побратим убитого, чтобы посочувствовать горю. Несчастная женщина выхватила у него кинжал из ножен и пронзила себе сердце. С тех пор и повелось, сынок: входя в дом, где горе, мужчины снимают оружие и оставляют его за дверью.

пела женщина за изгородью, и, как когда-то в детстве, сердце Левана тревожно забилось. «Кто ж это поет его любимую песню?» И он пошел на голос, таясь за деревьями, чтобы не вспугнуть певицу.

Над изгородью показалась Гогола. По-видимому, она еще раньше приметила идущего по переулку молодого Надибаидзе.

— Чего ты там прячешься, укротитель буйволов? — спросила девушка, и в ее голубых глазах вспыхнул насмешливый огонек.

— Тебя слушал, Гогола, — сразу признался Леван.

— Откуда ты знаешь мое имя?