Константин Лордкипанидзе - Клинок без ржавчины

Вечером мы достигли Варцихе. Нас хорошо накорми ли, мы отоспались в тепле, а утром пожилая женщина подарила мне пропахшую нафталином гимназическую блузу, моему брату поношенные штаны, а в сумку положила два куска холодной мамалыги, немного сыру и разрешила вернуться домой.

С какой бы дали ты ни возвращался домой — быки и кони это всегда безошибочно чуют, и даже самая плохая, разбитая, затопленная грязью дорога им в таких случаях нипочем. Наши старые быки побежали в сторону Кутаиси, как и в молодости, пожалуй, не бегали. Без особых происшествий через несколько часов мы подъехали к городу. У железнодорожного переезда я соскочил с арбы и повел упряжку за собой. Миновали шлагбаум. В это время из духана «Зайди на часок» вышел какой-то человек с ружьем и приказал остановить арбу. Остановились. Я с удивлением глядел на его длинную шинель — она почти касалась земли. И шапка на человеке была невиданная в наших краях: островерхая, с большой красной звездой… Он спросил, кто мы и откуда едем. Я не без гордости, громко сказал, что мы отвозили в деревню семью погибшего на войне офицера.

— Что, что? Чью семью, говоришь, отвозили?

— Офицерскую, — подтвердил я.

Я не ожидал, что его так рассердит мой ответ.

— Ах ты, сопляк несчастный! — заорал он. — Кончили мы твоих офицеров и гвардейцев… Все — крышка им.

Я со страху совсем онемел и не осмелился даже сказать, что они никакие не мои, все эти гвардейцы и офицеры. Солдат повернулся к духану и кого-то позвал:

— Бичоиа! Давай-ка обыщи эту арбу!

Только сейчас я увидел костер под навесом духана и несколько человек, сидящих вокруг него. Один из них обернулся на голос, нехотя поднялся и, зажав винтовку под мышкой, подошел к нам. Он как-то очень внимательно оглядел меня, улыбнулся и сказал:

— Здравствуй, Коция! Что не узнаешь?

Я глазам своим не поверил: передо мной стоял мой недавний школьный товарищ Бичоиа Пурцхванидзе.

— Бичоиа, Бичоиа! Брат мой, Бичоиа! — вскрикнул я, безмерно обрадованный этой нежданной встречей. — Да тебя и мать родная не узнает в этом наряде, — добавил я восхищенно.

И действительно, было чем восхититься: на нем была изумительная, отливающая праздничным глянцем, кожаная куртка. Она скрипела, как новенькое седло, при каждом его движении. Руку поднимет — скрипит, голову повернет — скрипит, вздохнет — тоже скрипит.

Эта черная поющая куртка так поразила мое воображение, что пока сам Бичоиа не подошел ко мне и не расцеловал, я стоял, как чурбан. Я и шагу не мог сделать ему навстречу, и руку забыл ему протянуть — уж больно величественным и недоступным казался он мне в своем поистине сказочном наряде.

Немного придя в себя, я спросил Бичоиа, что он здесь делает и кто его товарищи.

— Мы бойцы Красной Армии, — сказал Бичоиа и познакомил меня со своими друзьями.

Оказывается, вот что произошло в нашем городе, пока мы ездили в Варцихе: от меньшевиков и следа не осталось, Кутаиси перешел в руки ревкома, и этим четырем красноармейцам была поручена охрана железнодорожного переезда.

…Бичоиа Пурцхванидзе был на два года старше меня. Из-за болезни он дважды оставался в третьем классе, в котором я его и догнал. В третьем классе мы сидели на одной парте и были закадычными друзьями. К тому же Бичоиа был моим соседом по Горе. После уроков мы с ним на пару промышляли по чужим садам или купались в Риони. У него не было отца, мать работала прачкой в кутаисском военном госпитале. В позапрошлом, 1919 году Бичоиа внезапно бросил учиться в гимназии и куда-то исчез. Говорили, что он уехал к дяде в Сухуми и там работает на лесопилке.

Я искренне обрадовался, увидев сейчас моего друга, но через какую-то минуту к этой радости примешалась горечь: чересчур жалким, прямо-таки ничтожной козявкой казался я самому себе рядом с великолепным Бичоиа. Что я по сравнению с ним в этих полусгнивших обносках с чужого плеча? Уставший и запуганный батрак Ермиле Цкепладзе, я только и умел, что подобострастно заглядывать в хозяйские глаза и покорно бормотать: «Да, господин! Будет сделано, господин!» И какая польза мне, что в гимназии я учился лучше Бичоиа, что писал стихи и знал, что на свете существуют чудо-книги, над которыми люди навзрыд плачут в ночной тиши и мечтают о нездешних мирах… Все мое мнимое превосходство над Бичоиа исчезло в один миг, когда я увидел винтовку у него в руках и услышал упоительный скрип его кожаной куртки. Выглядел он сейчас таким независимым и бесстрашным, будто ему море по колено… Я сразу поверил: Бичоиа сейчас с любым врагом справится, с какой бы стороны он ни нагрянул. И тут я некстати вспомнил, с каким несчастным видом он шел, бывало, по классу, когда учитель математики вызывал его к доске. Будто на плаху шел человек. Я уже говорил, что Бичоиа часто болел, нанять домашнего учителя мать ему, конечно, не могла, и потому мы дружно, почти всем классом помогали ему. То у доски подскажем, то вместе до начала урока решаем задачи.

Но все это когда было! Сейчас тут, у этого железнодорожного переезда, стоял совсем другой Бичоиа — не прежний, замученный переэкзаменовками гимназистик, а человек, который уже сдал какой-то самый трудный экзамен в своей жизни.

Такого смелого, вольного Бичоиа я прежде не знал.

У него даже походка изменилась — раньше нога за ногу цеплялась, через плетень, бывало, не перелезет человек, чтобы штаны свои не порвать, а сейчас — расступись плетень, хозяин идет! Да, да, хозяин! И потому никого он сейчас не боится. Никого и ничего.

Эти последние месяцы я жил среди полузадушенных страхом людей. Только и слышишь: придут большевики и все переделают по-своему. Стоящих впереди поставят назад, а задних — вперед.

Отец мой был небольшим акцизным чиновником, очень дорожил своей службой и очень боялся, что новой власти он не понадобится… Богатый мой дядюшка Никифор Болквадзе дрожал за свое Лечхумское имение. Меньшевики его не тронули, а большевики… Он назубок выучил ленинский декрет о земле.

Боялся прихода новой власти и наш классный наставник. Откуда я это знаю? Мне по большому секрету сказала об этом его дочка, с которой мы иногда встречались на занятиях нашего литературного кружка.

— Голова болит, всю ночь не спала, — пожаловалась она мне. — Мы с отцом перебрали целую кучу старых писем и фотографий. Больше половины сожгли в камине. Над одной карточкой отец чуть-чуть не заплакал… Большая такая карточка, на ней папа и Коция Сулаквелидзе [1] Кутаисский генерал-губернатор. рядом сидят.

Жили в страхе наши соседи Чликадзе. Они поверили слухам, что красноармейцы насилуют женщин, и двум своим красивым дочерям отрезали косы и одели девчонок, как мальчиков, в люстриновые брюки и чесучовые рубашки.