Константин Лордкипанидзе - Клинок без ржавчины

Боялся и мой хозяин, Ермиле: отнимут большевики заводик, что тогда…

Боялся Уриэль-Акоста: вдруг красные перережут дорогу, удрать не успеет.

Боялись аробщики — эти меньшевиков боялись. Того и гляди, выместят на нас злобу отступающие гвардейцы, порежут наших быков, кому потом пожалуешься.

Были, конечно, на Горе люди, которые радовались происшедшим переменам, но я с ними не встречался, по нашей улице они не ходили.

И я тоже бог весть чего боялся — должно быть, заразился чужими страхами… И как мне было не завидовать Бичоиа — человеку, который пи перед кем не испытывал страха. Понадобится, остановит кого хочешь па улице и спросит, как меня спросили: «Кто ты? Откуда идешь?»

— Вот, скажем, идет по улице сам Лагидзе [2] Владелец лимонадного завода. … Ты его тоже остановишь? — спросил я.

— А как же, остановлю, — глазом не моргнув, ответил Бичоиа.

Вот он какой! А я известно кто — батрак замордованный… Даже тому поганцу Уриэль-Акосте слова поперек не посмел сказать.

— Помнишь, как мы с тобой повеситься решили? — спросил Бичоиа, когда мы пристроились у костра и положили в горячую золу несколько картофелин: — Если не обидишься, я расскажу товарищам, как мы тогда с жизнью прощались… Пусть посмеются над дураками.

Помню, Бичоиа, такое не забудешь!

— Рассказывай, я не возражаю… пусть повеселятся твои уставшие товарищи.

…Мы были тогда в четвертом классе [3] Равен шестому классу современной школы. . К тому времени мы несколько остепенились, и вредными озорниками нас уже не считали, но однажды случилось так, что меня и Бичоиа чуть не выгнали из гимназии. На школьном дворе были сложены заготовленные на зиму дрова. Пятеро рабочих с утра до вечера укладывали аккуратно распиленные бревна в высокие поленницы. Во время большой перемены мы всем классом помогали пильщикам. Классный наставник даже похвалил нас за эту работу, но назавтра все пошло насмарку.

У нас в тот день был пустой урок, заболел географ, и кто-то предложил сыграть в казаки и разбойники. «Разбойники» разворотили несколько поленниц и соорудили что-то вроде крепостных башен с бойницами. И началась война. Когда «казаки» пошли на штурм, все это шаткое сооружение с грохотом обвалилось. К счастью, мы отделались только испугом и легкими царапинами. Но тут появился надзиратель гимназии.

— Они обрушили все поленницы! — завопил он. Прибежали два наших сторожа и вместе с надзирателями принялись ловить и без того перепуганных мальчиков. В жизни это не первый случай, когда самое большое наказание выпадает на долю наименее виновных. Все наши ребята как-то выпутались из этого неприятного дела, одни успели удрать, у других появились сильные покровители, а меня и Бичоиа, хотя мы крепость не строили и башни не рушили, сразу же зацапали свирепые, как бешеные волки, сторожа. Мы предстали перед надзирателем, и он учинил над нами такую расправу, словно мы потрясли основы мироздания… Выходило, что мы зачинщики этого беспорядка, что мы давно замечены в хулиганстве и что вообще недостойны ходить по этой земле.

— Чтоб вашей ноги не было больше в гимназии. Передайте родителям, пусть заберут ваши документы. А теперь вон! — приказал надзиратель и не очень вежливо подтолкнул нас к дверям.

Никогда, ни до этого дня, ни после, за все годы моей нелегкой жизни, я не чувствовал себя таким несчастным, отвергнутым, никогда такая гроза не проносилась над моей головой, хотя все знают, через какие бури прошли за последние полвека люди моего поколения.

Несправедливость надзирателя поразила меня в самое сердце. Завтра меня исключат из гимназии, что я буду делать? Домой вернуться нельзя, нету у меня сил по смотреть отцу в глаза. Что же остается: исчезнуть, скрыться. Но куда?

Мы с Бичоиа долго решали, куда нам податься. В Диди Джихаиши, где живет брат моей матери Александр Вашакидзе? Или, в Баши, к одной из моих тетушек? Но Бичоиа тут же отклонил все мои предложения: исключенного из гимназии за хулиганство никто не пустит даже на порог, а с пустыми карманами в чужие места, где никого не знаешь, ехать нельзя. И потому мы приняли решение — повеситься.

Прошлой осенью повесилась одна наша соседка. Оказалось, что она была у врача и тот нашел у нее какую-то неизлечимую болезнь. Женщина вернулась домой, взяла веревку, сделала петлю и…

Я готовил уроки, когда из летней кухни соседей послышались вопли моей матери. Я побежал туда.

Соседка висела на закопченной балке, рядом со связками лука, чеснока, красного перца, сушеного инжира и оставленных на семена кукурузных початков. В дымящем очаге покачивался на железной цепи уже покрытый золотистой коркой свиной окорок.

Может, потому, что я увидел самоубийцу в такой обыденной и вовсе не страшной обстановке, рядом с чесноком и кукурузными початками, я не только не испугался, но даже и не поверил, что она на самом деле мертва.

Эта смерть не дошла до моего сознания, так как все выглядело очень просто и очень по-домашнему. Вот почему я с таким легким сердцем предложил Бичоиа:

— Повесимся.

Бичоиа молча кивнул головой.

Мы решили привести в исполнение свой приговор, не откладывая в долгий ящик, и тут же, во дворе гимназии, чтобы наши наставники своими глазами увидели, какую мы приняли мученическую смерть, чтобы они до конца своих дней раскаивались, что погубили таких хороших ребят.

Веревку не пришлось долго искать. Недаром говорят в народе, что она всегда оказывается под рукой, когда дьявол сгоняет с твоего плеча ангела-хранителя.

— Вот она! — сказал Бичоиа. Перед флигелем, в котором жил наш делопроизводитель Котэ Чичинадзе, была натянута бельевая веревка, привязанная одним концом к железному балкончику, другим — к вишневому дереву.

Веревка была старая, почерневшая от дождя, и неубранные прищепки сидели на ней, как отдыхающие стрекозы.

— Ты поглядывай за домом… если что — свистни, — сказал я Бичоиа. Я снял ботинки и в одних носках полез на вишневое дерево. Отвязав веревку, я спрыгнул на землю.

— Может, дотянешься до балкончика? — спросил я Бичоиа. Он был на голову выше меня.

— Попробую, — сказал Бичоиа. Попробовал и недотянулся. Тогда я подставил ему спину. Он долго возился с этим концом веревки. Узел оказался слишком тугим.

— Потише, Бичоиа, хребет мне переломишь, — взмолился я и прижался плечом к стене, чтобы не подогнулись колени. Развязывая проклятый, неподатливый узел, он буквально плясал на моей спине, будто саман утаптывал. Я боялся, что он мне пи одного целого позвонка не оставит.

Вдруг Бичоиа вскрикнул: «Вай, мама!» и слетел с моей спины. В тот же миг крепкий пинок свалил меня на землю.

— Ах вы, собачьи дети! И не стыдно вам гнилую веревку воровать… Хоть бы опа чего стоила!