Константин Ершов - Следы: Повести и новеллы

Разумеется, мне лестно, что Сашка по-прежнему считает меня другом, а не скотиной.

Я достаю из портфеля московские гостинцы и потчую ими Сашку. Пьем, беседуем.

— Как дела-то, Саша?

— А ты как будто не знаешь? Решил вот подрядиться к тебе в массовку.

— Худо тебе? Я понимаю… Конечно, на первый взгляд мое положение может показаться гораздо более счастливым. Но я ведь того… уже не чист, Сашура. Ты, Саня, еще как бы девственница, а я уже напартачил, намолотил. Ты, может быть, подаришь еще шедевром, а я уже накрутил белиберденции.

— Что же ты успел навертеть, доктор? А вообще, бойся евангелического снобизма. Это сейчас повально. Какие-то люди коллекционируют иконы, кресты… Ужас! Хотя, в общем-то, наверное, это неизбежно. Появился интерес к истории, желание глубже осмыслить многие ее вехи. Ну и, естественно, вокруг этого роятся всяческие трепачи и снобы. Ты не из них?

— Наверное. Не знаю… А что? Похож, похож?..

Вошла уборщица и сообщила, что у меня в номере проломлен умывальник. Вот те на! А я и не заметил.

— Но когда я уезжал, раковина была цела, — ляпнул я.

— Спросите у вашего дружка, — произнесла ехидно уборщица, — они ведь здесь жили целых полторы суток.

— Но когда я въехал, раковина была уже повреждена, мамаша, — возразил Сашка. — Так что не ломал я. Да и нечем вроде.

— В самом деле, чем можно сделать такую пробоину, — поддержал я его. — Разве утюгом. Ты не захватил с собою утюжок, Саня?

— Как же, захватил!

— Так это он, мамаша, он! Утюжком. Сам и признался.

— И лучше так-то, — вздохнула удовлетворенно уборщица. — Чистосердечное признание всегда лучше.

— Да вы что, мамаша! — спохватился я. — Я же пошутил. Не разбивали мы раковины. Ни он, ни я! Понятно вам?

— Понятно-то понятно, только без дежурной по этажу тут не разобраться.

— Валяйте, зовите дежурную! — крикнул я голосом подгулявшего купчика.

— Тайный замысел вынашиваю, — сообщил я шепотом Сашке. — Тайный. Нас никто не подслушивает?

Э-э, в чей это я «штиль» впадаю? В щечкинский! Опять? Худо.

— Крещение Руси хочу снять, старичок. Обращение в веру христианскую. Скажу тебе по секрету, не все в воду шли, не все. Были и противнички.

А что это я, собственно, перешел на конспиративный шепоток? Уж не обратился ли я и в самом деле в Щечкина? И, чтобы успокоить себя на этот счет, я как бы невзначай подошел к зеркалу, и — мама моя! — Щечкин! Но вида не показываю, рассуждаю.

— Да ну? — не очень естественно изумился Сашка. — Не все, говоришь? Но есть ведь свидетельство очевидца: «И не бысть ни единого жь противящася его повелению». Так ведь, кажется?

— «Да аще кто и не любовию, но страхом повелевшего крещахуся: понеже бе благоверие его со властию сопряжено», — продолжил я начатую им цитату. — Дело, братец ты мой, темное.

Я снова взглянул в зеркало: Щечкин, Щечкин глядел на меня и подленько ухмылялся. Проклятие! И уж не намек ли это, что крамола моя щечкинского пошиба? Вот и понимаю это, а остановиться не могу, развиваю мыслишку, пыжусь:

— И вообще, что это еще за штука такая — «сопряжение благоцерия со властию»? И особенности если учесть, что когда волокли Перуна в Днепр, народ плакал.

— Ну и что? И я бы плакал. Жалко ведь. Симпатичный ведь старичок.

Дверь отворилась, и в комнату вошли двое — дежурная по этажу и уборщица. И сразу к раковине.

— Так и есть! — воскликнула радостно дежурная. — Раковина разбита не ранее, чем вчера. А вот и улики: свежие осколки на полу, мелкая крошка.

— Вчера — значит, я, — произнес спокойно Сашка, — а я не разбивал.

— Кто же тогда? — спросила деловито дежурная. — Осколки свидетельствуют о том, что нарушение произошло после уборки. Уборка же производилась позавчера. Как раз в мое дежурство.

— А я поселился здесь вчера, — начал объяснять Сашка, — позавчера, вы знаете, меня здесь еще не было. И раковину я застал уже разбитой. Разумеется, я ничего здесь не трогал, осколков не убирал, дабы не вводить в заблуждение следственную комиссию.

— Но тогда вы должны были немедленно сообщить о нарушении, — парировала дежурная, — вы же этого не сделали.

— Я думал, что вы об этом уже знаете.

— Индюк думал, да в суп попал! — вежливо произнесла дежурная.

— Прекратите этот вздор! — вступился я. — В конце концов, это мой гость, и всю ответственность за поломки в моем номере несу я.

— А давеча сам показывал на него, — вставила уборщица.

— Да это же я шутил!

— А вы не кричите, — сурово произнесла дежурная. — Здесь вам не съемка!

Обе женщины с достоинством удалились.

— Надо же, — нарушил я, наконец, паузу.

— Напрасно ты вступился за меня, — сказал Сашка. — Впрочем, в твоем стиле. Сначала дождаться, когда человека уличат, а уж потом… Потом, как правило, бывает поздно. Это мне напомнило… Впрочем, ладно… — он не договорил и махнул рукой.

Что за чушь? Как странно он говорит! Собственно, какая связь между тем случаем и этим? Тьфу, вздор… Просто ему вредно пить. Черт возьми, может быть, он и в самом деле расколол мне раковину. Свежая крошка-то, свежая! Тьфу, мерзость какая лезет в голову!

— Ты хочешь меня ударить? — изумился Сашка. — Это приятно. Надежда, хоть и не прочная, что я ошибался в тебе.

— Да говори, же, говори! — закричал я.

— Трус ты, — сказал он спокойно.

— В чем, в чем трус?

— Ты разрушил единство, союз. Мы пришли с тобой туда вместе как одно целое. И так к нам и относились. И когда мне инкриминировали непослушательство, jo это относилось и к тебе. Мне стыдно об этом говорить, но это так. И уйти мы от Ступина должны были вместе, старик. Как же ты не понял этого?

— Ну, это ты напрасно! Почему же обязательно вместе? — неожиданно для себя заоктавил я (господи, ступинские нотки прорезаются, дозреваю!).

— Потому что когда дверью хлопают двое — это сила. Явив пример послушания, ты дал им понять, что не такие уж мы распринципиальные и что можно и уломать нас. Не вышло дуэта, отец, не получилось.

— Что ж, может быть и так. А я не хлопнул? Не хлопнул? Да?

— А ты не хлопнул, — мрачно сказал он.

— А я не хлопнул, — засмеялся я. — Дверцу-то, идиот, придержал!

— И сома убивать сдрейфил. Пожалел вялого усача!

— Какого еще сома?!

— Смалодушничал, скис!

— Какого сома?! При чем тут сом? Сом! Дверь! Вообще, что за бред ты несешь? Хочешь, я скажу тебе (это пришло ко мне, как озарение!), в чем здесь вся соль? Ты неудачник, старик!

Скажи мне кто-нибудь, что я смогу бросить человеку в лицо такое, — никогда не поверил бы! Да еще Сашке! А я-то — удачник, гусар — сердцеед — Оттер Сашку, предал и — удачник!

Вез стука в номер решительно вошла дежурная, а за ней слесарь-сантехник, несший над головой новую раковину.

— Вот, — сказала дежурная слесарю, — молодые люди постарались. Надо заменить.