Константин Ершов - Следы: Повести и новеллы

Потом она ушла. Слесарь с бодрым сопением принялся отвинчивать раковину.

— А ну-ка, уважаемый, подёржь, — попросил он Сашку как более трезвого.

Вместе с Сашкой они осторожно стали снимать раковину.

— Может, выпьете с нами, папаша? — предлагаю я слесарю.

Он мнется, но в конце концов соглашается.

— Кино сымаете? — интересуется он после первой стопки.

— Ее.

— А может, и меня зафотографируете? — шутит он.

— Отчего бы и нет, — поддерживаю я его мысль.

— Зафотографируй меня, сынок, — наседает захмелевший сантехник. — Ей-богу, а, шут ее дери? Зафотографируй!

Появляется дежурная по этажу.

— Что вам надо? — с пьяным пафосом спрашиваю я ее.

— Богема, — констатирует она. — Ничего, ничего, наложим соответствующий штраф, найдем управу. Недаром, слыхала я, в Москву вас вызвали. Неправильно снимаете, говорят. Не по сценарию. И голых.

— Ступайте вон! — кричу я.

— Ничего, ничего, — принимает она спокойно мой крик. — А ты, Семеныч, не сиди с ними: на работе находишься!

Семеныч привстает, видимо собираясь дать гневную отповедь, но, не удержавшись, плюхается мне на колени.

— Слыхал? — клокочу я, высвобождаясь из-под Семеныча. — Дежурная по этажу — и та знает, зачем меня вызывали в Москву. Больше того, она знает, что мне там прописали, какие пилюли и куда и по сценарию ли я снимаю!

Расхаживая беспокойно по номеру, я снова как бы невзначай заглянул в зеркало — а там хоть и не полный, но все же Щечкин! В карманном издании, выбранные места, массовая серия. Глазенки его и уши, красные и навыпуск. К черту! Не хочу, не желаю быть Щечкиным!

— Что с тобой, Кока? — тихо спросил Сашка.

Почему он назвал меня Кокой?.. Так называли меня в детстве. Это вдрызг рассиропило меня:

— Запутался я, старик, совсем запутался. Надо было мне хлопнуть вместе с тобой дверью. А я не хлопнул. Прости меня… Прости ради бога!..

— За что?

— Ну… что не хлопнул-то! Ну, хочешь, я отдам тебе эту картину? Хотя зачем она тебе? Подмоченный товар. И я не знаю теперь, что снимать, не знак#..

— А этот тайней эпизод, в котором вся соль?

— Не уверен… не знаю… Может, это мне его Щечкин нашептал, скотина?!

И вдруг кожей лица почувствовал, как медленно, с легким щекотанием начал стекать с меня Щечкин. И было мне хорошо… А в углу плакал навзрыд Семеныч. И слезы его капали в новую, совсем еще целомудренную раковину.

Я сижу над обрывом. На шее у меня мегафон. Внизу бегает Сатурнович в трусах, разводит массовку.

Чувствую, кто-то стоит за спиной. Оборачиваюсь. Так и есть — Щечкин! На голове парик, тело голое, мокрое, только что из воды.

— Как вода? — спрашиваю.

— Нега, нектар. Как девушка. Искупались бы, ей-богу!

— Не могу. Не имею права.

— Ой, — застонал он, — ну и характер у вас неколебимый!

— А ведь вас ждут внизу, — заметил я, морщась.

— Лечу.

А сам продолжает стоять. Ждет чего-то. Из-за холма, снизу, лезет Сашка. Он тоже раздет и в парике.

— Ну как, Коляша, отсюда? Смотрится, впечатляет?

— А тебе-то зачем лезть туда? — ворчу я.

— Как это — зачем? Тоже хочу обратиться в христову веру. Язычество опостылело. Даешь христианство!

— Послушай, Сань…

— Что?

Мне вдруг хочется сказать ему что-то важное, но мешает Щечкин. Как-нибудь в другой раз, а сейчас я говорю ему:

— Ты уж, отец, проследи, пожалуйста, чтобы не очень перли на глубину. Там, правда, есть несколько водоплавающих милиционеров, но лучше, когда кто-нибудь свой.

— Буседелано!

Он отпил из бутылки глоток воды и побежал вниз. Щечкин за ним.

— Итак, скоро начнем.

— Вадим, у тебя все готово?

— Еще одну репетицийку — и можно портить пленку. И потом желательно, чтоб все что хозяйство двигалось покомпактнее.

— Это я им сейчас скажу, и репетицийку сделаем. Хочу попробовать одну штуку.

И вдруг за спиной гул машины. Оборачиваюсь — «Волга». В окне знакомая физиономия Степана Степаныча. Успел-таки! Теперь — выдержка. Выходит из машины, спешит ко мне.

— Я не даю разрешения на эту съемку! — кричит он еще издали.

— Поздно, дорогой. Теперь уж сидите и смотрите. Сейчас снимаем.

— Запомните, это ваш конец!

— Я знаю!

— Снимать-то будем? — кричит оператор с крана.

— Непременно! — кричу я. — И немедленно.

Эх, с богом! Только с каким? С христианским или еще покуда с языческим? Ору в мегафон:

— Товарищи! Будьте осторожны на воде! (Что-то я не то, не в духе язычества, совсем как радиослужба пляжа.) Просьба держаться компактно, но друг друга не толкать! Внимание!!

(Все замерло, — слышу, как ухает мое сердце). Приготовились! Камера!.. Начали!!!

Люди медленно двинулись. Почему-то их оказалось больше, чем на репетиции. Сачковали, не хотели лезть в воду. Немного заносит вправо.

— Левее! Левее!!!

Вот оно. Красотища! Прощание с язычеством. Да, я ведь хотел, чтобы часть людей двинулась вспять, противясь новой вере. Жаль, не успел прорепетировать целиком — помешал Степаныч. Первые бунтовщики-староверы… Как бы это их обозначить?.. А люди с берега все идут да идут. Даю команду:

— Передние! Бросились наза-ад!..

Что-то неладное с мегафоном. А, ч-черт, не работает! Во главе движения образовалось завихрение. Вот уже свалка. Размахивают руками. А задние напирают. Почему мне машет оператор? Тревожное предчувствие. Кричу:

— Стоп! Стоп!!!

Да что они, очумели? Идут и идут, тесня передних. По-видимому, задние не видят, что происходит впереди.

— Стоп! Остановитесь!.. Сто-оп!!!

Наконец, немного успокоились. Что это? В переднем ряду несколько человек держат кого-то на руках. Чье-то тело… Тело плывет над головами.

— Что случилось?! — истошно ору я в мегафон, а затем, швырнув его в сторону, лечу с горы вниз.

Расталкиваю толпу. Да песке лежит Сашка. По виску бежит кровь. Сашку пытаются откачать. Могучее тело его бесчувственно. Нет, нет, было бы слишком нелепо, чтоб именно он. Появляется Щечкин. Рассказывает взволнованно:

— Люди ничего не слышали, шли и шли в каком-то блаженстве. Мне палец отдавили. Вот. Он показал розовый, как картофелина-американка, большой палец левой ноги.

— А товарищ ваш останавливал их, — продолжал Щечкин. — Но оскользнулся и упал. Донце-то склизкое. А там уже, сами понимаете, стихия масс…

Подошли Степаныч с директором.

— Поехали, — сказал директор. — Он умер. Кровоизлияние…

Взгляд мой встретился с тяжелым, как мокрая тряпка, взглядом Степаныча.

— Вас ведь предупреждали!.. Предупреждали!..

Подскочил Щечкин и крепко сжал мне локоть: держитесь, мол.

— Идите вы, дорогой!.. — вяло попросил я его.

— Понимаю и не обижаюсь, — спокойно ответил он мне в спину.

Я лежу на тахте, повернувшись лицом к стене. В номере темно.