Лев Ющенко - Дом над рекой

Там, над туманом, светило солнце, там было синее чистое небо, люди, товарищи, спасение. Их разделяло только несколько метров, только пелена тумана.

А внизу шатались от вихря деревья, хлестал в лицо снег, мелкие сучья, хвоя. Задыхаясь от ветра, они все трое кричали и смеялись, как помешанные, — они были уверены, что их заметили.

Но вертолет, гремя лопастями, уплывал от них вдоль сопки.

Еще не веря этому, они бежали за вертолетом, пока Зойка не сорвалась в глубокую яму, занесенную снегом. Тихонов бросился ей помогать.

А Махоркин обогнал их, прыгая через валежины и отчаянно размахивая шапкой.

Тихонов вытащил Зойку из снега и крикнул, что нужно успеть разжечь костер. Он ломал и швырял ей кору и ветки, но все пропиталось сыростью, и, плача от дыма, Зойка ползала на коленях вокруг костра и изо всех сил раздувала чахлый огонек. Вертолет опять летел к ним, и на минуту они снова поверили в свое спасение.

А хвостатая тень с треском пронеслась прямо над ними и, как свечу, загасила костер: тлеющие ветки подхватило вихрем, они разлетелись и, шипя, угасли в снегу.

Когда все стихло и осела снежная пыль, они стали звать Махоркина. Он не откликнулся. Под елями было тихо, сумрачно, промозгло.

— Махо-о-о-рки-и-н!

Тихонов сказал, что пойдет его искать. Но Зойка боялась оставаться одна в этом глухом, моросящем сумраке. Они вместе побрели по склону сопки.

Тревожась, они долго ходили по снегу и звали Махоркина, пока не увидели его под обрывом.

Он сидел в снегу у скалы и мотал головой. На лбу у него был здоровенный синяк.

— Улетел, подлец! — хрипло ругался Махоркин. — Ни черта не слышу, Свалился с этого дурацкого камня. В голове гудит. — Прихрамывая, он подошел к ним: — Спальный мешок у вас?

Он помнил только, что, когда бежал к вертолету, мешок бросил около елки. Да разве ее найдешь — в тумане все елки, как близнецы.

Они поискали было мешок, но потом решили, что только зря теряют время — до Ключевого рукой подать и они будут ночевать под крышей.

А сил у них едва хватило к вечеру добраться до вершины сопки.

Под скалистым обрывом до горизонта темнела тайга с островками снегов и туманов. Дул ветер, угасала заря. Силуэтами стояли мохнатые кедры.

В зеленоватом чистом небе мерцала звезда.

Тайга была пустынна.

Они без сил свалились у обрыва под кедром. Зойка лежала на земле в унтах и заскорузлом, прожженном у костров пальто. Махоркин поднял воротник кожаной куртки и свернулся клубком.

Потом Тихонов разжег костер. Языки пламени с треском полоскались на холодном ветру. Зойка сняла унты и развернула мокрые лоскутья своей бывшей шерстяной кофточки.

Когда в котелке закипела снеговая вода, Тихонов протянул его Зойке.

— Сначала ему, — шепнула она. — Раскис он что-то.

Махоркин проворчал из-под кедра:

— Не раскис, а устал. Попробуй рубать дорогу в этих джунглях на пустое брюхо.

Инженер усмехнулся:

— Это тебе не в синем небе. Это, батенька, земля, и она требует большого пота.

Пилот, устало улыбаясь, подвинулся к костру:

— Ладно, землепроходцы, дайте воды хлебнуть, пить хочется. Земля, она, правда, большого пота требует. — Он выпил кипятку, отдышался и задумчиво посмотрел на костер. — Ребята, — вдруг сказал он, — а какого цвета огонь?

И оказалось, что прежде они никогда не задумывались — а какого же цвета огонь? Оранжевого, бордового или желтоватого? Его рисуют красным, а он все время меняет цвет и переливается всеми оттенками желтого, синеватого, даже зеленого. Из раскаленной его пасти вдруг вырвался рыжий клок с черными завитушками дыма и сажи.

Они сидели у костра, щурились на огонь и спорили о его цвете — усталые люди с голодными глазами. И Зойка знала, что для нее это на всю жизнь: отныне в каждом пламени ей будет видеться этот костер под звездами, и пустынные таежные сопки вокруг, и глаза товарищей с упрямым, беспокойным блеском.

С детства она знала: огонь красный. А у него, оказывается, тысяча цветов и оттенков, и она вдруг сама это увидела.

Наверное, многое вокруг кажется одного цвета, пока не увидишь мир своими глазами.

Может быть, и любовь свою нужно увидеть своими глазами, а не спрашивать встречных: скажите, какая она, большая любовь?..

На обрыве дул ветер, руки у Зойки замерзли. Она сунула их в пальто и вдруг нащупала там узелок и вспомнила — это же апельсиновые корки, которые она припрятала для Геннадия! Она обрадовалась, поделилась с мужчинами, и они пожевали кисло-сладкие корочки. Зойка улыбнулась, припомнив, как старательно заворачивала их в чистый носовой платок. Ну и заботы были у той девчонки — как бы приготовить милому настойку к празднику.

Она прилегла на еловые ветки, спрятала руки в рукава пальто. Над ней было холодное звездное небо. Вероятно, от ветра, от голода и бессонницы мысли были удивительно быстрые и четкие. Она думала о том, что завтра увидит Геннадия и что ее это не очень волнует, и безжалостно усмехнулась над той девчонкой, которая прятала для него апельсиновые корочки. Над той хрестоматийной, образцово-показательной девочкой с косичками, с которой впору было писать назидательную поэму, — с милым дружила еще на школьной скамье, в техникуме списывала у него лекции, ходила вместе на лыжах, иногда и целовалась, правда, не очень горячо, и даже поехала с ним на стройку. И видела его в одном свете и, может быть, просто принимала за любовь школьную застарелую привычку.

А любовь, наверное, как огонь, — тысячи оттенков в ней: и темное, и светлое, и всякое, — и нужно найти, увидеть ее своими собственными глазами…

Над кедрами светили искры звезд. Млечный Путь, опоясавший небо, был полон тишины, мерцания и таинственных шорохов.

— Зоя! — позвал ее Тихонов. — Взгляните, это не Ключевой?

Она обернулась и увидела за сопками слабые огоньки. Казалось, ночной ветер шевелил и перекатывал эти песчинки света: иногда они сливались в одно мерцающее пятно.

— Точно, ребята, Ключевой! — обрадовался Махоркин. — Это его огни, я видел их с воздуха!

С бьющимся сердцем Зойка угадывала цепочку фонарей вдоль поселка и яркие окна конторы. Слева горстью светляков рассыпались сборные домишки. Где-то там было и Зойкино окно. Но хозяйки там нет, и некому зажечь электричество в комнате с дощатыми стенами: хозяйка сидит в таежной чащобе и с тоской думает о своей комнатушке, о чистой постели, о сне, об отдыхе.

В эту ночь она так и не уснула: было холодно, ветрено, болели ноги. Она поднимала голову и смотрела, как в Ключевом один за другим гаснут огни. Было поздно, поселок спал, и только в конторе светились окна — там томились у телефона и рации и ждали вестей о пропавшем самолете.

Тихонов сидел у костра, положив голову на колени. Зойка смотрела на его исхудавшее, усталое лицо и думала о том, что завтра они расстанутся. Думать об этом было грустно. Поворошив костер, Тихонов обернулся и посмотрел на нее. Она притворилась спящей, но из-под ресницы выкатилась слеза.