Дмитрий Кудис - Рубежи

Звено на максимальной скорости полетело на запад. Корнеев «прилип» к своему ведущему, готовый в любую секунду поддержать его огнем своих пулеметов. Он хотел боя. Виктор рад был за своего друга Астахова, уже несколько раз участвовавшего в тяжелых боях, и сам с нетерпением ожидал боевого крещения.

Сейчас он мечтал только об одном: чтобы его командир сказал ему — «молодец», как это было сказано Николаю после первого вылета.

В стороне и ниже показались темные силуэты бомбардировщиков. Они шли тесным строем, прикрывая один другого. Куракин насчитал шесть. Он сжался в кабине, пристально всматриваясь в «хейнкелей».

«Вот они — черная смерть! Почему Широков не вызывает еще группу истребителей?» — нервничал Куракин. Через минуту атака. Звено истребителей, круто развернувшись, пикировало на бомбардировщиков. Треск пулеметных очередей полоснул по сердцу Куракина. Он не стрелял. Он не мог стрелять. Бессознательно, не давая себе отчета в своих действиях, он вывел самолет из пикирования и выключил зажигание в кабине. Мотор прекратил работу, и только винт, как ветрянка, продолжал вращаться. Не видя ни своих, ни врагов, Куракин быстро снижался. В телефон услышал резкий, отрывистый голос командира звена: «Молодцы, хлопцы! Одного бомбовоза нет. Еще атака, и они повернут обратно. Тихонов, следи за ведомым, его подбили».

Куракин понял, что командир считает его подбитым.

Теперь ему стало страшно не смерти, а вот этих людей, которые вторично атакуют «хейнкелей». Вдруг он увидел, как неуклюже, объятый огнем, падает бомбардировщик, и поспешно включил зажигание. Мотор снова заработал. На секунду стыд стал сильнее страха: Куракин пошел кверху. Прямо перед ним развернулась картина боя: три «ястребка» носились вокруг бомбардировщиков. Еще один из них рухнул вниз.

Виктор, не имея больше сил сдерживать себя, кричал:

— Так и надо, гады! Теперь я знаю, как бить вас!

Четыре «хейнкеля», круто снижаясь, удирали. Куракин, потный от напряжения, отыскал глазами своего ведущего и пристроился. В эту минуту он испытывал тысячи противоречивых чувств: неприязнь к самому себе, стыд, облегчение от того, что бой закончился и он жив, и по-прежнему мучительную тревогу — а вдруг появятся истребители врага?..

На аэродром вернулись благополучно. Стараясь сохранить непринужденную походку, Куракин смело смотрел в глаза товарищам. Волнение улеглось.

— Ты почему падал? Влепили? — Широков посмотрел на Куракина в упор.

— Да черт его знает. Мотор обрезал сразу, а потом разработался. Я не успел ни одной очереди дать.

— После осмотра самолета доложить, где пробоины.

— Есть!

Пробоин в самолете не нашли, в моторе также.

В этот вечер Широков докладывал Губину:

— Я не понял действий Куракина. По-моему, он увернулся от боя, а впрочем, я послежу еще за ним. Корнеев горяч, но за него я спокоен — не подведет.

Шли дожди, перемежающиеся с мокрым снегом. Земля размокла, на дорогах стояли болота жидкой грязи. Гитлеровцы приостановили движение, перегруппировывали и пополняли свои потрепанные части. Они готовили новое наступление, заявляя, что это будет последний рывок на Москву.

На передовой — временное затишье. Только одинокие редкие выстрелы. В окопах сыро и холодно. На дне окопов лужи, в которых мокнет грязная измятая солома.

Бойцы сидят в одиночку и группами, кутаются в мокрые шинели, перебрасываются изредка словами. Тишина томит; махорочный дым синей струйкой ползет по мокрой глинистой стене окопа и, выбравшись наружу, расплывается в сыром холодном воздухе.

А дождь сыплет и сыплет. Тихо на земле, еще тише в пасмурном небе, спустившемся к самой земле.

И вдруг…

— Воздух!

Неприятное слово! За ним сейчас же возникает вой бомбардировщиков, глухие тяжелые взрывы, от которых осыпается земля в окопах.

Прижавшись к стенкам, бойцы вглядываются в мутное серое небо, прислушиваются к нарастающему шуму моторов.

— Нет, не похоже на фрица. У них звук неравномерный, металлический.

Рев моторов приближался. Неужели немец, в такую погоду? Четверка истребителей на небольшой высоте ураганом пронеслась в сторону запада.

— Наши! Ей-богу, наши! Красные звезды видел?! Это тебе, брат, не фриц! Молодцы ребята.

Бойцы машут вслед улетевшим птицам. На лицах появляются улыбки. Летите, орлы!

Частые выстрелы на немецкой стороне возвестили, что истребители уже над врагом.

Четверку самолетов, пролетевшую в это дождливое утро над линией фронта, вел старший лейтенант Губин. Еще с вечера был получен приказ: утром штурмовать войска противника на шоссейной дороге. Губин лег рано, но спал плохо. Ночью он вставал и долго вглядывался в черную густоту ночи, раздувал ноздри, нюхал влажный воздух, точно хотел по запаху угадать летную погоду. Ничего хорошего не было, только дождь да редкие вздохи ветра в голых мокрых деревьях. Губин зло чертыхался и уходил спать. К утру погода не только не прояснилась, а стала еще хуже. Сырой туман осел на землю. Видимости — никакой.

Астахов вскочил до сигнала и, не одеваясь, выбежал на улицу. Так и есть — летать нельзя. Расстроенный, он ушел умываться. С неохотой позавтракал, есть не хотелось.

— Ты не заболел? — участливо спросил его Широков.

— Всегда можно найти способ пристукнуть фрица, а попробуй бороться с этой мутью. Зубами ее не разорвешь, как бы ты этого ни хотел, — пошутил Абашидзе.

— Ты же сам знаешь, как нужен нам этот полет. Именно этот. Прикрываясь моросью, они протащат сотни машин, да еще посмеиваться будут, — отвечал Астахов.

Широков сказал, усмехнувшись:

— Ничего, друг, не каждый день пировать, и отдохнуть надо.

Не зная, чем заняться, Астахов пошел к самолетам. Два дежурных истребителя стояли под открытым небом, на них не было даже обычной маскировки. Кто полетит в такую погоду? В укрытии около его восьмерки возился механик Опанас Колесник, простоватый парень, с таким широким лицом, что, видя Колесника, Астахов всякий раз задавал себе вопрос: по ремеслу или по такому же лицу Опанасову прадеду дали фамилию?

— Здравствуйте, товарищ младший лейтенант, — широко улыбаясь, приветствовал он Астахова.

Астахов недовольно махнул рукой.

— Ну, как машина? — спросил он, поглаживая холодное влажное крыло истребителя.

— Як часы, товарищ командир, — улыбаясь, ответил Колесник. — Тильки б летать.

— Полетишь тут, — мрачно вздохнул Астахов.

За короткую службу в полку он успел привыкнуть к своему механику. Колесник нравился ему за веселый характер, за расторопность и аккуратность… Машина у него была всегда в идеальном порядке. Разбитые в первом боевом вылете приборы Колесник сменил раньше, чем Астахову в медсанбате перевязали лоб. (Осколок стекла рассек ему надбровье.)